чернил, перьев да бумаги.
   - Чего? - спросил татарин.
   - Чернил, перьев и бумаги.
   - Такого у нас в дому не держат.  При  князе  Василе  имелось;  потом
тоже, когда молодые князья грамоте у чернеца учились; да только давно уж
это было.
   Пан Скшетуский щелкнул пальцами.
   - Дражайший Подбипятка, нету  ли  у  тебя,  ваша  милость,  чернил  и
перьев?
   Литвин развел руками и вознес очи к потолку.
   - Тьфу, черт побери! - сказал поручик. - Что же делать?
   Татарин меж тем присел на корточки у огня.
   - Зачем писать? - сказал он, шевеля угли. - Панна спать пошла. А  что
написать хотел, то завтра и сказать можно.
   - Если так, что ж! Верный ты, как я погляжу, слуга княжне. Возьми  же
и третий талер. Давно служишь?
   - Эге! Сорок лет будет, как князь Василь меня ясырем взял; и  с  того
времени служил я ему верно, а когда ночью уезжал он  неведомо  куда,  то
дитя Константину оставил, а мне сказал: "Чехла! И ты девочку не  оставь.
Береги ее пуще глаза". Лаха иль алла!
   - Так ты и поступаешь?
   - Так и поступаю; в оба гляжу.
   - Расскажи, чего видишь. Как здесь княжне живется?
   - Недоброе тут задумали, Богуну ее хотят отдать, псу проклятому.
   - Эй! Не бывать этому! Найдутся заступники!
   - Дай-то бог! - сказал старик, раскидывая горящие головешки. - Они ее
Богуну хотят отдать, чтобы взял  и  унес,  как  волк  ягненка,  а  их  в
Разлогах оставил, потому что Разлоги ей, а не  им,  после  князя  Василя
оставлены. Он же, Богун этот, на такое согласен, ведь по чащобам у  него
сокровищ больше спрятано, чем песка в Разлогах; да только ненавидит  она
его с тех пор, как при ней он человека чеканом разрубил. Кровь пала  меж
них и ненавистью проросла. Нет бога, кроме бога!
   Уснуть в ту ночь наместник не мог. Он ходил  по  комнате,  глядел  на
луну и обдумывал разные планы. Теперь было ясно, что  замышляют  Булыги.
Возьми за себя княжну какой-нибудь соседний шляхтич, он бы востребовал и
Разлоги,  и  был  бы  прав,  так  как  они  принадлежали  ей,  а  то   и
поинтересовался бы еще отчетом по опеке. Вот почему Булыги,  сами  давно
оказачившиеся,  решили  отдать  девушку  казаку.  От  этой   мысли   пан
Скшетуский  стискивал  кулаки  и  порывался  схватить  меч.   Он   решил
разоблачить низкие козни и чувствовал в себе силы  совершить  это.  Ведь
попечительство над Еленою осуществлял и князь Иеремия: во-первых, потому
что Разлоги были пожалованы старому Василю  Вишневецкими,  а  во-вторых,
потому что сам Василь писал из Бара  князю,  умоляя  о  попечении.  Лишь
будучи занят обширными своими трудами, походами и предприятиями, воевода
до сих  пор  не  сумел  озаботиться  опекою.  Но  достаточно  будет  ему
напомнить, и справедливость восторжествует.
   В божьем мире уже светало, когда  Скшетуский  повалился  на  постель.
Спал он крепко и  скоро  проснулся  с  готовым  решением.  Они  с  паном
Лонгином спешно оделись, поскольку телеги стояли уже наготове, а солдаты
пана Скшетуского сидели в седлах, готовые к отъезду. В гостевой  горнице
посол подкреплялся похлебкою в обществе Курцевичей и старой княгини;  не
было только Богуна: спал ли он еще или уехал - было неясно.
   Поевши, Скшетуский сказал:
   - Сударыня! Tempus fugit , вот-вот  и  на  коней
сядем, но прежде чем от всего сердца  поблагодарить  за  гостеприимство,
хотел бы я об одном важном деле с  вашей  милостью,  сударыня,  и  с  их
милостями, сыновьями твоими, доверительно переговорить.
   На лице княгини изобразилось удивление; она поглядела на сыновей,  на
посла и на пана Лонгина, словно бы по их виду собираясь угадать,  о  чем
речь, и с некоторою тревогой в голосе сказала:
   - Покорная слуга вашей милости.
   Посол хотел удалиться, но она ему не позволила, а сама с сыновьями  и
наместником перешла в уже известные нам, увешанные доспехами  и  оружием
сени. Молодые князья расположились в ряд за спиною матери, а  она,  стоя
перед Скшетуским, спросила:
   - О каком же деле, ваша милость, говорить желаешь?
   Наместник быстро, почти сурово, поглядел на нее.
   - Прости, сударыня, и вы, молодые князья, что противу обычая,  вместо
того чтобы через достойных послов действовать, сам в деле своем ходатаем
буду. Увы, другой возможностью не располагаю, а раз чему быть,  того  не
миновать,  то  без  долгого  кунктаторства  представляю  вашей  милости,
сударыня, и  вашим  милостям,  как  опекунам,  мою  покорную  просьбу  -
соблаговолить княжну Елену мне в жены отдать.
   Если бы в минуту эту, в зимний этот день,  молния  ударила  в  майдан
Разлогов, она бы произвела на княгиню с сыновьями  впечатление  меньшее,
чем слова наместника. Какое-то время они с изумлением глядели на  гостя,
а тот, прямой, спокойный и на удивление гордый, стоял перед ними, словно
бы не просить, но повелевать намеревался. Не зная, что ответить, княгиня
принялась спрашивать:
   - Как это? Вам, сударь? Елену?
   - Мне, любезная сударыня. И это мое твердое намерение!
   С минуту все молчали.
   - Жду ответа вашей милости, сударыня.
   - Прости, милостивый государь, - ответила, несколько  придя  в  себя,
княгиня, и голос ее стал сух и резок. - Просьба такого кавалера -  честь
для нас немалая, да только ничего  из  этого  не  получится,  ибо  Елену
обещала я уже другому.
   - Однако подумай, сударыня, как заботливая опекунша, -  не  будет  ли
это против воли княжны и не лучше ли  я  того,  кому  ты  ее,  сударыня,
обещала.
   - Милостивый государь! Кто лучше, судить мне. Возможно, ты  и  лучше,
да нам-то что, раз мы тебя не знаем.
   На эти слова наместник  выпрямился  еще  горделивей,  а  взгляды  его
сделались ножа острее, хотя и оставались холодными.
   - Зато я знаю вас, негодяи! -  рявкнул  он.  -  Хотите  кровную  свою
мужику отдать, лишь бы он вас в незаконно присвоенном имении оставил...
   - Сам негодяй! - крикнула княгиня.  -  Так-то  ты  за  гостеприимство
платишь? Такую благодарность в сердце питаешь? Ах, змей!  Каков!  Откуда
же ты такой взялся?
   Молодые Курцевичи, прищелкивая пальцами, стали на  стены,  словно  бы