князя ко всему отнестись  серьезно,  ибо  великая  гроза  надвигается  с
Дикого Поля. О Хмельницком же сообщал, что тот из Сечи в Крым поспешил -
просить у хана помощи. "А как мне из Сечи  други  доносят,  -  стояло  в
письме, - будто там кошевой со всех  луговин  и  речек  пешее  и  конное
войско собирает, не толкуя никому, зачем делает так, то полагаю  я,  что
гроза эта обрушится на нас, и ежели случится такое с татарской подмогою,
дай боже, чтобы погибель всем землям русским не приключилась".
   Князь верил Зацвилиховскому больше, чем гетманам, ибо понимал, что на
всей Руси никто так не знает казаков и  их  козней.  Поэтому  принял  он
решение собрать  как  можно  больше  войска,  а  пока  что  обстоятельно
разобраться в происходящем.
   Однажды утром велел он позвать Быховца, поручика валашской хоругви, и
сказал ему:
   - Поедешь, сударь, с посольством от меня к пану кошевому  атаману  на
Сечь и вручишь ему это письмо с моею княжескою печатью. А чтобы знал ты,
чего там держаться, скажу тебе вот что: письмо это - всего лишь предлог,
а цель посольства в голове твоей  милости  должна  оставаться,  подмечай
все, что у них происходит, сколько войска собрали  и  собирают  ли  еще.
Особенно же постарайся  каких-нибудь  тамошних  людей  на  свою  сторону
привлечь и про Хмельницкого хорошенько все разузнать,  где  находится  и
правда ли, что в Крым поехал у татар помощи просить. Ясно?
   - Как день.
   - Поедешь на Чигирин, но в дороге более одной  ночи  не  отдыхай.  По
приезде пойдешь к хорунжему Зацвилиховскому, дабы снабдил тебя  письмами
к своим друзьям на Сечи, каковые письма друзьям этим секретно  передашь.
От них все и узнаешь. Из Чигирина поплывешь в Кудак, поклонишься от меня
пану Гродзицкому и отдашь ему вот это письмо. Он тебя велит  переправить
через пороги и предоставит необходимых перевозчиков. В Сечи, однако,  не
прохлаждайся, гляди, слушай и спеши обратно, ежели живой останешься, ибо
экспедиция эта нелегкая.
   - Ваше княжеское сиятельство, можете располагать жизнью  моей!  Людей
много взять?
   - Сорок человек сопровождения. Отправишься нынче под вечер,  а  перед
отъездом приходи за инструкциями. Важную миссию поручаю я тебе, любезный
сударь.
   Быховец вышел обрадованный,  а  в  прихожей  встретил  Скшетуского  и
нескольких офицеров от артиллерии.
   - Зачем звали? - поинтересовались они.
   - Мне в дорогу сегодня.
   - Куда же? Куда это?
   - В Чигирин, а оттуда - дальше.
   - Тогда пойдем-ка со мною, - сказал Скшетуский.
   И, пришед с ним к себе на квартиру, давай упрашивать  Быховца,  чтобы
тот ему поручение уступил.
   - Ежели ты друг, - говорил он, - проси, чего хочешь, коня  турецкого,
скакуна, не пожалею, только бы поехать, потому как душа моя в те стороны
рвется! Денег хочешь - пожалуй,  только  уступи.  Славы  особой  там  не
добудешь, потому что прежде того война, если ей суждено быть, начнется -
а погибнуть можно. Я ведь знаю, Ануся тебе,  как  и  многим,  мила  -  а
уедешь, ее у тебя и отобьют.
   Последний аргумент более прочих подействовал на пана Быховца,  однако
на уговоры он не поддавался. Что скажет князь, если  он  согласится.  Не
осерчает ли? Такое поручение - фавор от князя.
   Скшетуский тотчас поспешил к  князю  и  попросил  немедленно  о  себе
доложить.
   Спустя минуту паж сообщил, что князь дозволяет войти.
   Сердце стучало в  груди  наместника,  опасавшегося  услышать  краткое
"нет!", после чего пришлось бы на всем поставить крест.
   - Что скажешь? - молвил князь.
   Скшетуский бросился к его ногам.
   - Светлейший княже, я пришел покорнейше  умолять,  чтобы  поездка  на
Сечь была поручена мне. Быховец по дружбе, может, и уступил  бы,  потому
что мне она важнее жизни, да только он опасается, не будешь ли ты,  ваша
княжеская светлость, сердит на него.
   - Господи! - воскликнул князь. - Да я бы никого другого, кроме  тебя,
и не послал бы, но показалось мне,  что  ты  поедешь  неохотно,  недавно
столь долгую дорогу проделав.
   - Светлейший княже, хоть бы и каждый  день  был  я  посылаем,  всегда
libenter  в те стороны ездить буду.
   Князь остановил на нем долгий взгляд черных своих глаз  и,  помолчав,
спросил:
   - Что же у тебя там такое?
   Наместник, не умея вынести испытующего взгляда,  смешался,  словно  в
чем-то провинился.
   - Видно, придется рассказать все как есть, -  сказал  он,  -  ибо  от
проницательности вашего княжеского  сиятельства  никакие  arcana   утаить не можно; не знаю только - отнесется ли ваша  милость  с
сочувствием к словам моим.
   И он стал рассказывать, как познакомился с дочкой князя  Василя,  как
влюбился в нее и как жаждет теперь ее навестить,  а  по  возвращении  из
Сечи  увезти  в  Лубны,  чтобы  от   казацкого   разгула   и   Богуновых
домогательств уберечь. Умолчал он только о  махинациях  старой  княгини,
ибо тут связывало его слово. Зато  он  так  стал  умолять  князя,  чтобы
функции Быховца ему перепоручил, что князь сказал:
   - Я бы тебе и так поехать дозволил, и людей бы дал, но коль скоро  ты
столь  разумно  придумал  собственную  склонность   сердечную   с   моим
поручением согласить, остается мне пойти навстречу.
   Сказав это, он хлопнул в ладоши и велел пажу позвать пана Быховца.
   Обрадованный наместник припал к руке князя, а тот стиснул  в  ладонях
голову его и велел не падать духом.  Он  бесконечно  любил  Скшетуского,
дельного воина и офицера, на которого во всем можно было  положиться.  К
тому же меж них существовала связь, какая возникает  между  подчиненным,
всею душою любящим  начальника,  и  начальником,  который  это  знает  и
чувствует.  Возле  князя  толпилось  немало  придворных,  служивших  или
угодничавших ради собственной корысти,  но  орлиный  ум  Иеремии  хорошо
видел, кто чего стоит. Знал он, что Скшетуский как человек -  прозрачнее
слезы, а потому ценил его и за преданность платил благодарностью.
   С радостью услышал он, что любимец его избрал дочку Василя Курцевича,
старого слуги Вишневецких, память о котором была князю тем  дороже,  чем
печальнее.
   - Не из неблагодарности ко князю, - сказал он, - не  справлялся  я  о