выбирая оружие, поглядывать, а наместник воскликнул:
   - Нехристи! Прибрали к рукам сиротское достояние, но погодите!  Князь
про это уже завтра знать будет!
   Услыхав такое, княгиня отступила в угол сеней  и,  схватив  рогатину,
пошла на наместника. Князья тоже, похватав кто что мог - саблю, кистень,
нож, - окружили его полукольцом, дыша, как свора бешеных волков.
   - Ко князю пойдешь? - закричала княгиня. - А уйдешь ли живым  отсюда?
А не последний ли это час твой?
   Скшетуский скрестил на груди руки и бровью не повел.
   - Я в качестве княжеского посла возвращаюсь из Крыма, - сказал он,  -
и ежели тут хоть одна капля крови моей будет пролита, то через  три  дня
от места этого и пепла не останется, а вы в лубенских темницах  сгниете.
Есть ли на свете сила, какая бы вас могла спасти? Не  грозитесь  же,  не
испугаете!
   - Пусть мы погибнем, но подохнешь и ты!
   - Тогда бей! Вот грудь моя.
   Князья,  предводительствуемые  матерью,  продолжали  держать   клинки
нацеленными в наместникову грудь, но видно было, что некие незримые  узы
не пускали их. Сопя и скрежеща зубами,  Булыги  дергались  в  бессильной
ярости, однако удара  никто  не  наносил.  Сдерживало  их  страшное  имя
Вишневецкого.
   Наместник был хозяином положения.
   Бессильный гнев княгини обратился теперь в поток оскорблений:
   - Проходимец! Мелюзга! Голодранец! С  князьями  породниться  захотел,
так ничего же ты не получишь! Любому, только не тебе, отдадим, в чем нам
и князь твой не указчик!
   На что пан Скшетуский:
   - Не время мне свое родословие рассказывать,  но  полагаю,  что  ваше
княжеское сиятельство преспокойно могло бы за ним щит с мечом таскать. К
тому же, если мужик вам хорош, то уж я-то получше буду. Что же  касается
достатков моих, то и они могут с вашими поспорить, а  если  даром  Елену
мне отдавать не хотите, не беспокойтесь - я тоже вас оставлю в Разлогах,
расчетов по опеке не требуя.
   - Не дари тем, что не твое.
   - Не дарю я, но обязательство на будущее даю и в том  ручаюсь  словом
рыцарским. Так что выбирайте - или князю отчет по опеке представите и от
Разлогов отступитесь, или мне Елену отдадите, а имение удержите...
   Рогатина медленно выскальзывала из княгининых рук и наконец со стуком
упала на пол.
   - Выбирайте! - повторил пан Скшетуский. - Aut pacem, aut bellum!
   - Счастье же, - несколько мягче сказала Курцевичиха, -  что  Богун  с
соколами уехал, не имея желания на ваших милостей глядеть; он уже  вечор
что-то заподозрил. Иначе без кровопролития не обошлось бы.
   - Так ведь и  я,  сударыня,  саблю  не  для  того  ношу,  чтобы  пояс
оттягивала.
   - Да разве гоже такому кавалеру, войдя по-доброму в дом, так на людей
набрасываться и девку, словно из неволи турецкой, силой отбирать.
   - А отчего же нет, если она в неволе холопу должна быть продана?
   - Такого, сударь, ты про Богуна не говори, ибо он хоть родства  и  не
знает, но воин прирожденный и рыцарь знаменитый,  а  нам  с  малолетства
известен и как родной в доме. Ему девку не отдать или  ножом  ударить  -
одна боль.
   - А мне, любезная сударыня, ехать пора, поэтому  прощения  прошу,  но
еще раз повторяю: выбирайте!
   Княгиня обратилась к сыновьям:
   - А что, сынки, скажете вы на  столь  покорнейшую  просьбу  любезного
кавалера?
   Булыги поглядывали друг на дружку, подталкивали один другого  локтями
и молчали.
   Наконец Симеон буркнул:
   - Велишь бить, мати, так будем, велишь отдать девку, так отдадим.
   - Бить - худо и отдать - худо.
   Потом, обратившись к Скшетускому, сказала:
   - Ты, сударь, так нас прижал, что хоть лопни. Богун - человек бешеный
и пойдет на все. Кто нас от его мести оборонит? Сам погибнет  от  князя,
но сперва нас погубит. Как же мне быть?
   - Ваше дело.
   Княгиня какое-то время молчала.
   - Слушай же, сударь-кавалер. Все это должно в тайне остаться.  Богуна
мы в Переяслав отправим, сами с Еленой в Лубны  поедем,  а  ты,  сударь,
упросишь князя,  чтобы  он  нам  охрану  в  Разлоги  прислал.  У  Богуна
поблизости полтораста казаков, часть из них у нас на постое.  Сейчас  ты
Елену взять не можешь, потому что он  ее  отобьет.  Иначе  оно  быть  не
может. Поезжай же, никому не говоря ни слова, и жди нас.
   - А вы обманете.
   - Да кабы мы могли! Сам видишь, не можем. Дай слово,  что  секрет  до
времени сохранишь!
   - Даю. А вы девку даете?
   - Мы ж не можем не дать, хотя нам Богуна и жаль...
   -  Тьфу  ты!  Милостивые  государи,  -  внезапно  сказал   наместник,
обращаясь к князьям, - четверо вас, аки дубы могучих,  а  одного  казака
испугались и коварством его провести хотите. Хоть я  вас  и  благодарить
должен, однако скажу: не годится достойной шляхте так жить!
   - Ты, ваша милость, в это не мешайся, - крикнула княгиня. -  Не  твое
это дело. Как нам быть-то прикажешь? Сколько у  тебя,  сударь,  жолнеров
против полутораста его казаков? Защитишь ли нас? Защитишь ли хоть Елену,
которую он силой умыкнуть готов? Не твоей милости это дело. Поезжай себе
в Лубны, а что мы станем делать - это знать нам, лишь бы мы  тебе  Елену
доставили.
   - Поступайте, как хотите. Одно только скажу: если  тут  княжне  какая
кривда будет - горе вам!
   - Не говори же с нами так, не выводи ты нас из себя.
   - А не вы ли над нею насилие учинить хотели, да и теперь, продавая ее
за Разлоги, вам и в голову не пришло спросить - будет ли  ей  по  сердцу
моя персона?
   - Вот и спросим при тебе, -  сказала  княгиня,  сдерживая  закипавший
снова гнев, ибо отлично улавливала презрение в словах наместника.
   Симеон пошел за Еленой и спустя некоторое время с нею вернулся.
   Среди  громов  и  угроз,  которые,  точно  отзвуки  стихающей   бури,
казалось, сотрясали еще воздух, среди насупленных этих бровей,  яростных