распевающего: "Я причина на  небеси  свету  немеркнущему  и,  яко  мгла,
покрыла твердь всяческую". Тем временем стемнело. Звездочки замерцали  в
небе, а с влажных лугов  поднялись  белые,  подобные  морям  бескрайним,
туманы.
   Въехали в лес, но не проехали  и  нескольких  верст,  как  послышался
конский топот и пятеро всадников возникли  впереди.  Это  были  княжичи,
узнавшие от возницы о приключившейся  их  матери  беде  и  спешившие  на
помощь, ведя с собой повозку, запряженную четверней.
   - Это вы, сынки? - окликнула старая княгиня.
   Всадники подъехали к телегам.
   - Мы, мать!
   - Ну, здравствуйте! Благодаря этим вот сударям  мне  уж  и  не  нужна
помощь. А это сынки мои, которых я  вашему  покровительству,  милостивые
государи, препоручаю: Симеон, Юр, Андрей и Миколай. А кто ж там пятый? -
сказала она, вглядываясь внимательней. - Гей! Ежели  в  потемках  старые
глаза не обознались, это, никак, Богун, а?
   Княжна внезапно откинулась в глубь кареты.
   - Поклон вам, княгиня, и вам, княжна Елена! - промолвил пятый ездок.
   - Богун! - сказала старуха. - Из полка, соколик, прибыл? А с торбаном
ли? Ну здравствуй, здравствуй! Гей, сынки! Я уж пригласила  их  милостей
господ на ночлег в Разлоги, а теперь вы им поклонитесь! Гость  в  дом  -
бог в дом! Не побрезгуйте, судари, кровом нашим.
   Булыги поснимали шапки.
   - Покорно просим ваши милости в недостойные пороги.
   - Они уже согласились - и его светлость господин посол, и его милость
господин наместник. Знатных кавалеров принимать  будем:  только  вот  не
знаю, придется ли им, к деликатесам придворным привыкшим, по вкусу  наше
убогое хлебово.
   - Солдатским мы хлебом, не дворским вскормлены, - сказал Скшетуский.
   А господин Розван Урсу добавил:
   - Едал я уже радушный хлеб в шляхетских домах и знаю,  что  дворскому
до него далеко.
   Повозки двинулись, и старая княгиня заговорила снова:
   - Давно, ох давно миновали добрые для нас времена. На  Волыни  да  на
Литве есть еще Курцевичи, которые и жолнеров наемных держат, и  во  всем
по-господски живут, только они кровных своих, какие победнее,  знать  не
хотят, за что господь  с  них  и  взыщет.  У  нас  же  прямо-таки  нужда
казацкая, и вы, судари, должны нам ее простить,  а  что  ото  всей  души
предложено будет, принять с открытым сердцем. Я с пятью сыновьями  сидим
на одной деревеньке да на десяти с лишним слободках, а  при  том  еще  и
оную барышню опекаем.
   Слова эти наместника удивили, ибо в Лубнах  он  слышал,  что  Разлоги
были немалым шляхетским имением и  принадлежали  некогда  князю  Василю,
отцу Елены. Однако поинтересоваться, каким образом перешли они в руки  к
Константину и его вдове, он счел неуместным.
   - У вас,  значит,  любезная  сударыня,  пять  сыновей?  -  вступил  в
разговор Розван Урсу.
   - Было пятеро, один  в  одного,  -  ответила  княгиня.  -  Да  только
старшему, Василю, нехристи в Белгороде очи факелами  выжгли,  отчего  он
умом повредился. Когда молодые в поход уходят, я остаюсь только с ним да
с панною, с которою одни хлопоты, радости же никакой.
   Высокомерный тон, с каким старая княгиня говорила о  племяннице,  был
столь явен, что не ускользнул  от  внимания  Скшетуского.  В  груди  его
закипел гнев, и он чуть было не сказал грубое слово, но брань замерла на
устах, когда, взглянув на княжну, поручик  при  свете  месяца  увидел  в
глазах ее слезы...
   - Что с тобою, любезная барышня? Отчего плачешь? - тихо спросил он.
   Княжна не ответила.
   - Я не могу видеть твоих слез, - сказал  Скшетуский  и  наклонился  к
ней, а заметив, что старая княгиня беседует с господином Розваном Урсу и
не глядит в их сторону, продолжал допытываться: - Ради бога, скажи  хоть
слово, ибо, клянусь небом, я  кровь  и  здоровье  отдам,  лишь  бы  тебя
утешить.
   Внезапно поручик почувствовал, что  кто-то  из  верховых  так  сильно
теснит его, что кони чуть ли не боками трутся.
   Разговор с княжною прервался, а Скшетуский, удивленный и разозленный,
поворотился к невеже.
   При свете месяца он  увидел  глаза,  глядевшие  дерзко,  вызывающе  и
вместе с тем насмешливо.
   Страшные очи эти светились, точно волчьи глазища в темном бору.
   "Это еще что такое? - подумал наместник. - Бес или кто?" - и, глядя в
упор в горящие зрачки, спросил:
   - А с чего это ты, сударь, конем напираешь и глазами меня буровишь?
   Всадник ничего не ответил, однако глядеть продолжал так же  упорно  и
нахально.
   - Ежели темно, могу огня высечь, а  ежели  узка  дорога,  давай-ка  в
степь! - сказал наместник, повышая голос.
   - А ти одлiтай,  ляшку,  од  коляски,  коли  степ  бачиш,  -  ответил
всадник.
   Наместник, будучи человеком в решениях скорым, без  лишних  слов  так
сильно пнул лошадь наглеца в брюхо, что та всхрапнула  и  одним  скачком
прыгнула к самой обочине.
   Всадник ее осадил, и какое-то мгновение казалось, что  он  собирается
броситься на Скшетуского, но тут раздался  резкий,  повелительный  голос
старой княгини:
   - Богун, що з тобою?
   Эти слова произвели немедленное действие. Всадник поворотил  коня  на
месте и переехал по другую сторону кареты к княгине, та же продолжала:
   - Що з тобою? Эй! Ты не в Переяславе и не в Крыму, а в  Разлогах,  не
забывай. А теперь поезжай-ка вперед да проведи телеги, а  то  яр  сейчас
будет, а в яру темно. Ходи, сiромаха!
   Скшетуский был сколько удивлен, столько и разгневан. Богун этот,  как
видно, искал ссоры и добился бы своего,  но  зачем?  С  чего  вдруг  это
нежданное недоброжелательство?
   В голове наместника мелькнула мысль, что причиною тому княжна, и он в
этой мысли утвердился, когда, взглянув на лицо девушки, увидел, несмотря
на ночную тьму, что  оно  было  белее  полотна  и  что  написан  на  нем
нескрываемый ужас.
   Между тем Богун, как и велела ему княгиня, рванул с места  вперед,  а
старуха, глядя ему вслед, сказала не столько себе, сколько наместнику: