Скшетуский, с первого взгляда почувствовавший  безотчетную  антипатию  к
подстаросте.
   Шляхтич побагровел, сверкнул выкаченными своими глазами, полагая, что
ему дают повод, и вызывающе воззрился  на  Скшетуского,  однако,  увидев
мундир Вишневецких, одумался, ибо, хотя у хорунжего Конецпольского в  то
время была с князем пря, Чигирин тем  не  менее  находился  недалеко  от
Лубен, и оскорблять княжеских людей было небезопасно. К тому же князь  и
людей подбирал таких, задираться с которыми следовало подумавши.
   - Значит, Хведько взялся Хмельницкого тебе доставить?  -  снова  стал
спрашивать Зацвилиховский.
   - Именно. И доставит, не будь я Чаплинский. .
   - А я твоей милости могу сказать: не  доставит.  Хмельницкий  ловушки
избежал  и  на  Сечь  подался,  о  чем  еще  сегодня  следует  известить
краковского пана нашего. С Хмельницким лучше не шутить. Короче говоря, и
умом он быстрее, и рука его потяжеле, и  удачи  у  него  поболе,  чем  у
твоей, сударь,  милости,  ибо  очень  ты  в  раж  входишь.  Хмельницкий,
повторяю, отбыл в безопасности, а если не  веришь,  тогда  этот  кавалер
подтвердит, который его в степи вчера видел и, с целым и  невредимым,  с
ним разъехался.
   - Не может такого быть! Не может быть! -  завизжал,  дергая  себя  за
чуб, Чаплинский.
   -  Более  того,  -  продолжал  Зацвилиховский,   -   кавалер,   здесь
присутствующий, сам же его и спас, а слуг твоей милости перебил, в  чем,
несмотря на гетманские указы, не виноват, так как из Крыма с посольством
возвращается и про указы не знал; видя же человека, грабителями, как  он
решил, в степи обижаемого, поспешил ему на помощь. О сказанном  спасении
Хмельницкого  заранее  тебя,  сударь,  предупреждаю,  так   как   он   с
запорожцами непременно тебя в экономии твоей навестит, и надо  полагать,
что ты этому не обрадуешься. Слишком уж ты с ним цапался. Тьфу, черти бы
вас побрали!
   Зацвилиховский тоже не любил Чаплинского.
   Чаплинский вскочил и от ярости слова не мог сказать. Лицо его  совсем
побагровело, а глаза еще сильнее выпучились. Стоя  в  таком  виде  перед
Скшетуским, он стал бессвязно выкрикивать:
   - То есть как? Ты... невзирая на  гетманские  распоряжения!..  Я  те,
сударь... Я те, сударь...
   А Скшетуский даже и со скамьи не привстал;  опершись  на  локоть,  он
глядел на наскакивавшего Чаплинского, как сокол на привязанного воробья,
и наконец спросил:
   - С чего ты, сударь, ко  мне  прицепился,  точно  репей  к  собачьему
хвосту?
   - Да я тебя  к  ответу...  Не  слушаешься  указа...  Я  вашу  милость
казаками!..
   Подстароста так орал, что шум в погребке несколько утих.  Люди  стали
поворачиваться к Чаплинскому. Он всегда искал ссоры, уж такая  это  была
натура, и с каждым встречным скандалил;  но  сейчас  всех  удивило,  что
разошелся он при Зацвилиховском, которого одного и боялся, а задрался  с
жолнером, одетым в форму Вишневецких.
   - Уймись, сударь, - сказал старый хорунжий. - Сей кавалер  пришел  со
мною.
   - Я те... те...  тебя  в  суд...  в  колодки!..  -  продолжал  вопить
Чаплинский, не обращая ни на что и ни на кого внимания.
   Тут уже и пан Скшетуский тоже поднялся  во  весь  свой  рост,  однако
сабли из ножен не вытащил, а, подхватив ее, свисавшую с  пояса  на  двух
перевязях, посередке, поднял таким  образом,  что  рукоять  с  маленьким
крестиком подъехала к носу Чаплинского.
   - А понюхай-ка это, сударь, - холодно сказал он.
   - Бей, кто в бога верует!.. Люди!.. - крикнул Чаплинский, хватаясь за
эфес.
   Но своей сабли выхватить не успел. Пан Скшетуский,  повернув  его  на
месте, одною  рукою  схватил  за  шиворот,  другою  -  пониже  спины  за
шаровары, поднял в воздух и, с рвущимся, точно кубарь, из рук,  пошел  с
ним между скамей к дверям, возглашая:
   - Панове-братья, дорогу рогоносцу! Забодает!
   Сказавши это,  он  добрался  до  дверей,  ударил  в  них  Чаплинским,
распахнул их таким манером и вышвырнул подстаросту вон.
   Затем спокойно вернулся и сел на свое место рядом с Зацвилиховским.
   В погребке во  мгновение  сделалось  тихо.  Сила,  какую  только  что
продемонстрировал  Скшетуский,  произвела  на   всю   шляхту   громадное
впечатление. Спустя минуту всё вокруг сотрясалось от смеха.
   - Vivant  вишневичане! - кричали одни.
   - Сомлел, сомлел и в крови весь! - восклицали  другие,  выглядывавшие
на улицу, любопытствуя узнать, что предпримет Чаплинский.  -  Слуги  его
поднимают!
   Лишь немногие, те, кто считался сторонниками подстаросты, молчали  и,
не решаясь вступиться за него, хмуро поглядывали на наместника.
   - Только и  скажешь,  что  в  пяту  гонит  эта  гончая!  -  промолвил
Зацвилиховский.
   - Да какая там гончая? Дворняга!  -  возгласил,  приближаясь,  тучный
шляхтич с бельмом на глазу, имевший во лбу дырку величиной  с  талер,  в
которой посвечивала голая кость. -  Дворняга  он,  не  гончая!  Позволь,
сударь, - продолжал шляхтич, обращаясь к Скшетускому,  -  быть  к  твоим
услугам. Имя мое - Ян Заглоба. Герб - Вчеле, в  чем  любой  легко  может
убедиться хоть по этой вот дырке,  какую  в  челе  моем  разбойная  пуля
проделала, когда я в Святую  Землю  за  грехи  молодости  по  обетованию
ходил.
   - Имей совесть, ваша  милость!  -  сказал  Зацвилиховский.  -  Ты  же
рассказывал, что тебе ее в Радоме кружкой пробили.
   - Истинный бог, разбойная пуля! В Радоме другая история случилась.
   - Давал  ты,  ваша  милость,  обет  сходить  в  Святую  Землю...  оно
возможно, но что тебя там не было - это наверняка.
   - Да! Не было! Ибо в Галате уже страдания мученические принял!  Пусть
я не шляхтич, пусть я пес паршивый буду, если вру!
   - Оно и брешешь, и брешешь.
   - Последним прохвостом  будучи,  предаю  себя  в  руки  ваши,  сударь
наместник.
   Тут и другие стали подходить знакомиться с паном Скшетуским и чувства
ему свои выражать. Мало кто любил Чаплинского, и все были довольны,  что
тому  такая  конфузия  приключилась.  Сейчас,  не   поразмыслив   и   не
удивившись, невозможно поверить, что и вся окрестная чигиринская шляхта,