- Отчаянная это голова и дьявол казацкий.
   - И не в полном уме, как видно, - презрительно заметил Скшетуский.  -
Это что же - казак на службе у сыновей твоей милости, сударыня?
   Старая княгиня откинулась на подушки кареты.
   - Что ты, сударь, говоришь!  Это  же  Богун,  подполковник  казацкий,
прославленный удалец, сыновьям моим друг, а мне все равно что  приемный,
шестой сын. Быть не может, чтобы ты, сударь, имени его  не  слыхал.  Про
него же все знают.
   И правда, Скшетускому имя  это  было  хорошо  известно.  Оно  гремело
громче имен многочисленных казацких  полковников  и  атаманов,  и  молва
славила его на обоих берегах Днепра. Слепцы пели  песни  про  Богуна  по
ярмаркам  и  корчмам,  на  посиделках  о  молодом  атамане  рассказывали
легенды. Кем он был, откуда взялся, никто не знал. Но колыбелью ему,  уж
точно, были степи, Днепр, пороги и Чертомлык со  всем  своим  лабиринтом
теснин, заливов, омутов, островов, скал,  лощин  и  тростников.  Сызмалу
сжился он и слился с этим первозданным миром.
   В мирную пору хаживал он  вместе  с  прочими  "за  рыбою  и  зверем",
шатался по днепровским излучинам, с толпою полуголых дружков  бродил  по
болотам и камышам, а нет - так целые месяцы пропадал в  лесных  чащобах.
Школою его были вылазки в Дикое Поле за татарскими стадами  и  табунами,
засады, битвы, набеги на береговые улусы, на Белгород, на Валахию,  либо
- чайками - в Черное море. Других дней, кроме как в седле, он  не  знал,
других ночей, кроме как у  степного  костра,  не  ведал.  Рано  стал  он
любимцем всего Низовья, рано сам начал предводительствовать  другими,  а
вскоре и всех превзошел отвагою. Он был готов с сотней  сабель  идти  на
Бахчисарай и на глазах у самого хана жечь и палить; он  громил  улусы  и
местечки, вырезал до последнего жителей, пленных  мурз  разрывал  надвое
лошадьми, налетал, как буря, проносился, как смерть. На море он,  словно
бешеный, бросался на турецкие галеры. Забирался в самое сердце  Буджака,
влазил, как говорили, прямо в пасть ко льву. Некоторые походы  его  были
просто безрассудны. Менее отважные, менее бесшабашные корчились на колах
в Стамбуле или гнили на веслах турецких галер - он же  всегда  оставался
цел и невредим, да еще и с богатой добычей. Поговаривали, что скопил  он
несметные сокровища и прячет их в приднепровских чащобах, но не раз тоже
видели, как топчет он перемазанными сапогами бархаты и парчу, как стелет
коням под копыта ковры  или,  разодетый  в  дамаст,  купается  в  дегте,
нарочно показывая  казацкое  презрение  к  великолепным  этим  тканям  и
нарядам. Долго он нигде не засиживался. Поступками его вершили  удаль  и
молодечество. Порою, приехав в Чигирин, Черкассы или Переяслав, гулял он
напропалую с запорожцами, порою жил, как отшельник, с людьми не знался и
уходил в степи. Порою ни с того ни с  сего  окружал  себя  слепцами,  по
целым дням слушая их игру и песни, а  их  самих  золотом  осыпая.  Среди
шляхты умел он быть дворским кавалером, среди казаков самым  бесшабашным
казаком,  среди  рыцарей  -  рыцарем,  среди  грабителей  -  грабителем.
Некоторые считали его безумцем, ибо это  была  душа  и  необузданная,  и
безрассудная. Зачем он жил на свете, чего хотел,  куда  стремился,  кому
служил? - он и сам не знал. А служил он степям, ветрам, битвам, любви  и
собственной неуемной душе. Эта  неуемность  и  отличала  его  от  прочих
неотесанных вожаков и ото всей разбойной братии, у которой на уме только
и было что грабежи и которой было все равно - татар грабить  или  своих.
Богун добычу брал тоже,  но  войну  предпочитал  добыче;  рисковал  ради
самого  риска;  за  песни  расплачивался  золотом;  искал  славы,  а  об
остальном не заботился.
   Изо  всех  атаманов  только  он,   пожалуй,   и   олицетворял   собою
казака-рыцаря,  потому  и  песня  избрала  его  своим  любимцем,  а  имя
прославилось по всей Украйне.
   В последнее время Богун  сделался  переяславским  подполковником,  но
власть исправлял полковничью, ибо  старый  Лобода  уже  нетвердо  держал
булаву костенеющей рукою.
   Так что Скшетуский прекрасно знал, кто такой Богун, а если и  спросил
старую княгиню, казак ли тот на службе у ее сыновей, то сделал так  ради
умышленного небрежения, ибо почуял в нем врага;  и,  хоть  знаменит  был
атаман, закипела кровь в наместнике, а все потому, что казак держал себя
с ним столь нагло.
   Еще он понял, что если все так началось, то и закончится непросто. Но
остер был на язык пан Скшетуский и уверен в себе,  и  даже  чересчур,  и
тоже не отступал ни перед чем, а до опасностей и вовсе был жаден. И хоть
готов он был незамедлительно погнать коня вслед Богуну, но ехать рядом с
княжною продолжал. К тому же телеги уже миновали яр и  вдали  показались
огни Разлогов.

Глава IV

   Курцевичи-Булыги были старинным княжеским родом, гербом которого  был
Кур, а родословие велось от Кориата; на самом  же  деле  род  происходил
якобы от Рюрика. Из двух главных ветвей одна сидела на Литве, другая  на
Волыни; на Заднепровье же перебрался в свое время князь Василь, один  из
многочисленных потомков волынской линии. Будучи небогат, он  не  пожелал
прозябать среди могущественных родственников  и  поступил  на  службу  к
князю Михаилу Вишневецкому, отцу многославного Яремы.
   Прославив на этом поприще свое имя и оказав князю  немалые  рыцарские
услуги, он получил за это в  наследственное  владение  Красные  Разлоги,
прозванные потом из-за великого множества волков Волчьими  Разлогами,  и
на постоянное жительство там осел. В год 1629-й, перешедши в  латинство,
он  женился  на  Рагозянке,  девице  из  почтенного  шляхетского   рода,
происходившего из валашской земли. Через год от брака этого появилась на
свет дочка Елена. Мать умерла при родах, князь Василь же, о втором браке
не помышляя, посвятил себя целиком хозяйству и  воспитанию  единственной
дочери. Был он человеком сильного характера  и  необычайных  достоинств.
Довольно быстро добившись небольшого, но и немалого состояния, он тотчас
вспомнил о своем старшем брате Константине, который, оставаясь на Волыни
в бедности и отчуждении от владетельных родичей, вынужден был  ходить  в
арендаторах. Его, с его  женой  и  пятью  сыновьями,  перевез  Василь  в
Разлоги и стал делиться с  ними  каждым  куском  хлеба.  Так  и  жили  в
согласии оба Курцевича до самого конца 1634 года, когда Василь с королем
Владиславом под Смоленск пошел. Там-то и случилась прискорбная  история,
ставшая причиной его погибели. В  королевском  лагере  было  перехвачено
письмо, писанное к Шеину, а  подписанное  именем  князя  и  запечатанное
Куром. Столь неоспоримое свидетельство измены, совершенной рыцарем,  имя
которого до  той  поры  было  безупречно,  всех  поразило  и  ошеломило.