- Садись же, ваша милость, и пребывай в приятности, как я, видя тебя.
   - Княжна здорова? Где она?
   - Уж я понимаю, что не ко мне ты приехал, мой кавалер.  Здорова  она,
здорова; от амуров этих девка еще глаже стала. Да я ее тотчас и  кликну,
а сама приберусь малость - стыдно мне в таком виде гостя принимать.
   Одета была княгиня в платье из линялой набойки, поверх  которого  был
накинут кожух; обута же в яловые сапоги.
   Но тут Елена,  хоть  и  непозванная,  влетела  в  горницу,  узнав  от
татарина Чехлы, кто приехал. Вбежав, запыхавшаяся и красная, как  вишня,
она никак не могла отдышаться, и только глаза  ее  смеялись  счастьем  и
радостью. Скшетуский кинулся  к  ней  руки  целовать,  а  когда  княгиня
намеренно вышла, стал целовать в уста, потому что человек он был пылкий.
Она же не очень и противилась, слабея от счастливого восторга.
   - А я вашу милость и не ждала, - шептала она, жмуря  свои  прелестные
очи. - Да уж не целуй так, негоже оно.
   - Как не целовать, - отвечал рыцарь, -  ежели  мне  и  мед  не  столь
сладок? Я уж думал - засохну без тебя; сам князь велел поехать.
   - Значит, ему известно?
   - Я признался. А он еще и рад был, вспомнив  про  князя  Василя.  Эй,
видать, опоила ты меня чем-то, девица, ничего и никого, кроме  тебя,  не
вижу!
   - Милость это божья - таковое ослепление твое.
   - А помнишь, как кречет руки наши соединил? Видно, оно суждено было.
   - Помню...
   - Когда я в Лубнах с тоски на Солоницу ходил,  ты  мне  словно  живая
являлась, а руки протяну - исчезаешь. Но теперь никуда  ты  от  меня  не
денешься, и ничего уже нам больше не помешает.
   - Если и помешает, то не по воле моей.
   - Скажи, любезен ли я тебе?
   Елена опустила очи, но ответила торжественно и четко:
   - Как никто другой в целом свете.
   - Пускай меня золотом и почестями осыплют, я предпочту эти слова, ибо
вижу, что правду ты говоришь, хоть сам  не  знаю,  чем  сумел  заслужить
благосклонность такую.
   - Ты меня пожалел,  приголубил,  вступился  за  меня  и  такие  слова
сказал, каких я прежде никогда не слыхала.
   Елена взволнованно умолкла, а поручик снова стал целовать ей руки.
   - Госпожою мне будешь, не женой, - сказал он.
   И  оба  замолчали,  только  он  взора  с  нее  не  сводил,   торопясь
вознаградить  себя  за  долгую  разлуку.  Девушка  показалась  ему   еще
красивей, чем раньше. В сумрачной этой горнице, в игре солнечных  лучей,
разбивающихся в радуги  стеклянными  репейками  окон,  она  походила  на
изображения пречистых дев в темных костельных приделах. Но при  этом  от
нее исходила такая теплота и такая жизнерадостность, столько  прелестной
женственности и очарования являл собою и лик, и весь облик ее, что можно
было голову потерять, без ума влюбиться и любить вечно.
   - От красы твоей я ослепнуть могу, - сказал наместник.
   Белые зубки княжны весело блеснули в улыбке.
   - Анна Борзобогатая, наверно, в сто раз краше!
   - Ей до тебя, как оловянной этой тарелке до луны.
   - А мне его милость Редзян другое говорил.
   - Его милость Редзян по шее давно  не  получал.  Что  мне  та  панна!
Пускай другие пчелы с цветка того мед берут, там их достаточно жужжит.
   Дальнейшая беседа была прервана появлением старого Чехлы,  явившегося
приветствовать наместника. Он полагал его уже своим будущим господином и
поэтому  кланяться  начал  от  порога,  восточным   обычаем,   выказывая
уважение.
   - Ну, старый, возьму с девицей и тебя. Ты ей тоже служи до смерти.
   - Недолго уже и ждать, господин! Да сколько  жить,  столько  служить.
Нет бога, кроме бога!
   - Этак через месяц, как вернусь из Сечи,  уедем  в  Лубны,  -  сказал
наместник, обращаясь к Елене. - А там ксендз  Муховецкий  с  епитрахилью
ждет.
   Елена обомлела.
   - Ты на Сечь едешь?
   - Князь с письмом послал. Но ты не  пугайся.  Персона  посла  даже  у
поганых неприкосновенна. Тебя же с княгинею я хоть сейчас отправил бы  в
Лубны, да вот  дороги  страшные.  Сам  испытал,  даже  верхом  не  очень
проедешь.
   - А к нам надолго?
   - Сегодня к  вечеру  на  Чигирин  двинемся.  Раньше  прощусь,  скорей
ворочусь. Княжья служба. Не моя воля, не мой час.
   - Прошу откушать, коли налюбезничались да наворковались,  -  сказала,
входя, княгиня. - Ого! Щеки-то  у  девки  пылают,  видно,  не  терял  ты
времени, пан кавалер! Да чего там, так оно и быть должно!
   Она покровительственно похлопала Елену по плечу, и все пошли обедать.
Княгиня  была  в  прекрасном  настроении.  По  Богуну  она   уже   давно
отпечалилась, к тому же благодаря щедрости наместника  все  складывалось
так, что Разлоги "cum борис, лесис, границибус et  колониис"  она  могла
считать собственностью своей и сыновей своих.
   А богатства это были немалые.
   Наместник расспрашивал про князей, скоро ли вернутся.
   - Со дня на день жду. Сперва серчали они, но потом, обдумав  действия
твои, очень как будущего родича полюбили, потому, мол, что такого лихого
кавалера трудно уже в нынешние мягкие времена найти.
   Отобедав, пан Скшетуский с Еленою пошли  в  вишенник,  тянувшийся  за
майданом до самого рва. Сад, точно снегом, осыпан был ранним  цветом,  а
за садом чернелась дубрава, в которой куковала кукушка.
   - Пусть наворожит нам счастье, -  сказал  пан  Скшетуский.  -  Только
нужно спрос спросить.
   И, повернувшись к дубраве, сказал:
   - Зозуля-рябуля, сколько лет нам с  этою  вот  панной  в  супружестве
жить?
   Кукушка тотчас закуковала и накуковала полсотни с лишним.
   - Дай же бог!
   - Зозули всегда правду говорят, - сказала Елена.
   - А коли так, то я еще спрошу! - разохотился наместник.
   И спросил:
   - Зозуля-рябуля, а много ли парнишек у нас народится?
   Кукушка, словно по заказу, тотчас откликнулась и накуковала ни больше