- Пане! Татарва ножи в зубы берет, сейчас на нас пойдут.
   Сотни три ордынцев с саблями в руках и с ножами в зубах готовились  к
атаке. К ним присоединилось несколько десятков  запорожцев,  вооруженных
косами.
   Атака должна была начаться  отовсюду,  потому  что  челны  противника
подплыли уже на расстояние выстрела. Борта их заклубились дымками. Пули,
точно град,  посыпались  на  людей  наместника.  Обе  чайки  наполнились
стонами. Не прошло и десяти минут, как половина  солдат  была  перебита,
оставшиеся в живых отчаянно сопротивлялись. Лица их почернели  от  дыма,
руки одеревенели, взор туманился,  кровь  заливала  очи,  дула  мушкетов
стали обжигать руки. Большинство были ранены.
   Но вот жуткие вопли и вой сотрясли воздух. Это пошли в атаку ордынцы.
   Дымы, разметанные толпами  бегущих,  внезапно  рассеялись  и  открыли
взору обе наместниковых чайки, покрывшиеся черною кучей  татар,  похожие
на два лошадиных трупа, разрываемые стаей  волков.  Куча  эта  наседала,
копошилась, выла, карабкалась и, казалось, сражаясь сама с собою, гибла.
Десятка два  солдат  все  еще  оборонялись,  а  возле  мачты  стоял  пан
Скшетуский с окровавленным лицом, со стрелою,  до  оперения  сидевшей  в
левом плече  его,  и  яростно  защищался.  Фигура  наместника  выглядела
исполинской среди окружавшей его толчеи, сабля мелькала,  точно  молния.
Ударам ее вторили стоны и вой. Вахмистр и один солдат прикрывали  его  с
боков, и толпа в ужасе перед этими троими то и  дело  откатывалась,  но,
теснимая  напиравшими  сзади,  сама  напирала  и  гибла  под  сабельными
ударами.
   - Живыми брать для атамана! - вопили голоса в куче. - Сдавайся!
   Но  пан  Скшетуский  сдавался  теперь  разве  что  богу,  ибо   вдруг
побледнел, зашатался и рухнул на дно лодки.
   - Прощай, батьку! - в отчаянии крикнул вахмистр.
   Но спустя мгновение тоже рухнул. Кишащая толпа  вовсе  покрыла  собою
чайки.

Глава XI

   В хате войскового кантарея  >(Примеч.  автора.)  в  предместье  Гасан
Баша, в Сечи, за столом сидели два запорожца, подкрепляясь  палянкой  из
проса, которую то и дело черпали из деревянной лоханки, стоявшей посреди
стола. Один - старый, почти уже совсем дряхлый, был сам  кантарей  Фылып
Захар, другой был Антон Татарчук, атаман чигиринского куреня, лет  около
сорока, высокий, сильный, с диким выражением лица и раскосыми татарскими
глазами. Оба тихо, словно опасаясь, что  их  подслушают,  разговаривали.
,
порох, холодное оружие, ратовища для  пик  и  седла.  А  среди  мешанины
товаров, среди этой пестроты слонялись  люди,  одетые  в  обноски  самой
разной одежи, летом полунагие, всегда  полудикие,  закопченные,  черные,
вывалявшиеся в грязи, покрытые кровоточащими ранами от укусов  громадных
комаров, мириады которых носились над Чертомлыком, и,  -  как  уже  было
сказано, - вечно пьяные.
   В эти минуты в Гассан Баша людей было куда больше, чем всегда;  лавки
и шинки позакрывали, так как все спешили на сечевой майдан,  где  должна
была собраться рада. Фылып Захар и Антон Татарчук отправились  вместе  с
прочими, но Антон медлил, шел как-то нехотя и давал толпе обогнать себя.
Тревога все заметнее отражалась на его лице. Они прошли по  мосту  через
ров, затем вошли в ворота и оказались на обширном  укрепленном  майдане,
окруженном тридцатью восемью большими деревянными строениями. Это и были
курени, а точнее, куренные дома - род воинских казарм,  в  которых  жили
казаки. Одинаковой величины и размеров, курени эти ничем друг  от  друга
не  отличались,  разве  что  названиями,  происходившими  от   различных
украинских городов - теми же названиями именовались  и  полки.  В  одном
углу  майдана  находился  дом  рады,  в  нем  и  заседали  атаманы   под
председательством кошевого; толпа же, или так  называемое  товарищество,
совещалась под голым небом, то и  дело  посылая  депутации  к  войсковой
старшине, а порою силой врываясь в помещение рады и навязывая свою  волю
совещанию.
   На майдане уже было огромное  скопление  народу,  поскольку  к  этому
времени кошевым атаманом были стянуты на Сечь все  войска,  стоявшие  по
островам,  речкам  и  луговинам,   отчего   и   товарищество   сделалось
многолюднее,  чем   всегда.   Солнце   клонилось   к   закату,   поэтому
заблаговременно запалили десятка полтора бочек  со  смолой;  тут  и  там
появились бочонки с водкою - эти каждый курень выкатывал для своих, дабы
придать больше жару совещаниям. Порядок в куренях  поддерживали  есаулы,
вооруженные тяжеленными дубинками для острастки совещавшихся и пистолями
для защиты собственной жизни, которая нередко оказывалась в опасности.
   Фылып Захар и Татарчук пошли прямо в дом рады, так как первый, будучи
кантареем, а второй -  куренным  атаманом,  имели  право  участвовать  в
совещаниях. В помещении был всего-навсего  маленький  стол,  за  которым
сидел войсковой писарь. Куренные и кошевой имели каждый  свое  место  на
шкурах у стен. Пока что места эти заняты  не  были.  Кошевой  расхаживал
большими  шагами  по  зальце,  куренные  же,   сойдясь   кучками,   тихо
разговаривали, то и дело перебивая друг друга громкой  бранью.  Татарчук
заметил, что даже знакомые и друзья словно бы  не  узнают  его,  поэтому
сразу подошел к молодому Барабашу, который оказался в похожем положении.
Все поглядывали на  них  исподлобья,  на  что  молодой  Барабаш  особого
внимания не обращал, толком не понимая,  в  чем  вообще  дело.  Это  был
человек редкостной красоты и небывалой силы. Силе этой он и  был  обязан
званием куренного  атамана,  ибо  вообще-то  славился  на  Сечи  крайней
глупостью, которая была причиною того, что прозвали его Дурным  Атаманом
и  всякое  Барабашево  словцо  вызывало   немедленный   хохот   казацких
верховодов.
   - Поживем малость, тай, может, и пойдем с камнем на  шее  ко  дну!  -
шепнул ему Татарчук.
   - А это почему так? - спросил Барабаш.
   - Ты про письма разве не слыхал?
   - Трясця його мати мордувала! Я, что ли, какие письма писал?
   - Вон как все волками глядят.
   - Коли б я которого в лоб,  так  он  бы  не  глядел;  глаза  враз  бы
вытекли.
   Между тем по крикам снаружи стало ясно,  что  там  что-то  произошло.
Двери  радной  зальцы  распахнулись  настежь,  и  вошли  Хмельницкий   с
Тугай-беем. Это их приветствовали так радостно.  Еще  несколько  месяцев
назад Тугай-бей, доблестнейший из мурз и  гроза  низовых,  был  объектом