Вдруг он выпрямился, глаза в ужасе вытаращил и крикнул:
   - Кто здесь?
   - Кто здесь? - повторил полупроснувшийся кошевой.
   Но Хмельницкий  голову  на  грудь  свесил,  качнулся  раз  и  другой,
пробормотал: "Какой суд?.." - и уснул.
   Пан Скшетуский,  обессиленный  своими  ранами  и  бурным  разговором,
страшно побледнел и стал терять сознание. И  показалось  ему  даже,  что
это, быть может, смерть его пришла, и стал он громко молиться.

Глава XIII

   Назавтра, едва развиднелось, пешее и конное казацкое войско двинулось
из Сечи. Хотя кровь не обагрила еще степей, война была начата. Полки шли
за полками, и казалось, что это  саранча,  пригретая  весенним  солнцем,
выплодилась из камышей Чертомлыка и летит на украинские нивы. В лесу  за
Базавлуком ждали уже готовые в поход ордынцы. Шесть тысяч наиотборнейших
воинов,  вооруженных  много  лучше   обычных   чамбульных   головорезов,
составляли подкрепления, присланные  ханом  запорожцам  и  Хмельницкому.
Молодцы, завидя их,  подкинули  шапки  в  воздух.  Загремели  мушкеты  и
самопалы. Казацкие клики, смешавшись с татарскими  призывами  к  аллаху,
грянули в свод небесный. Хмельницкий и  Тугай-бей,  оба  под  бунчуками,
съехались и церемонно приветствовали друг друга.
   Походные порядки были построены со  свойственным  татарам  и  казакам
проворством, после чего войска двинулись дальше. Ордынцы  шли  по  обоим
казацким флангам, средину заполнил Хмельницкий с  конницей,  за  которой
следовала страшная запорожская пехота , далее -  пушкари  с  пушками,  дальше  табор,  возы,  на  них
обозники, провиант, наконец, чабаны с конским запасом и скотом.
   Прошед базавлукский лес, полки выплыли в степь. День стоял ясный.  Ни
одна тучка не омрачала небес. Легкий ветерок  тянул  с  севера  к  морю,
солнце сверкало на пиках и на цветах  степных.  Точно  море  безбрежное,
распахнулось перед войском Дикое Поле, и вид  этот  наполнил  ликованием
казацкие сердца. Большой малиновый стяг с архангелом, привествуя родимую
степь, склонился несколько раз, и вослед ему склонились  все  бунчуки  и
полковые знамена. Единый крик вырвался изо всех грудей.
   Полки развернулись свободнее. Довбиши и  торбанисты  выехали  в  чело
войска, загрохотали турецкие барабаны,  грянули  торбаны  и  литавры,  и
песня, затянутая тысячей голосов, вторя  им,  сотрясла  воздух  и  самое
степь:

   Гей ви степи, ви рiдниї,
   Красним цвiтом писаниї,
   Як море широкиї.

   Торбанисты отпустили поводья и, откинувшись  на  седельные  луки,  со
взорами, обращенными к небу, ударили по  струнам  торбанов;  литаврщики,
подняв  руки  над  головами,  грохнули  в  свои  медные  круги;  довбиши
заколотили в турецкие барабаны, и  все  звуки  эти  купно  с  монотонным
напевом песни и пронзительно-нескладным свистом татарских дудок  слились
в некое безбрежное звучание, дикое  и  печальное,  точно  сама  пустыня.
Упоение овладело войском, головы раскачивались в лад песне,  и  вот  уже
стало казаться, что это сама степь поет и  колышется  вместе  с  людьми,
лошадьми и знаменами.
   Вспугнутые стаи птиц взметывались из трав и  летели  впереди  войска,
словно еще одно - небесное - воинство.
   Временами и песня, и музыка смолкали, и  слышался  тогда  лишь  плеск
знамен, топот, фырканье лошадей да скрип обозных  телег,  лебединым  или
журавлиным голосам подобный.
   Впереди под бунчуком и огромным малиновым стягом ехал Хмельницкий,  в
алой одеже, на белом коне и с золотою булавой в руке.
   Весь табор неспешно продвигался к  северу,  покрывая,  точно  грозная
лавина, речки, дубравы  и  курганы,  наполняя  шумом  и  громом  степное
запустенье.
   А со стороны Чигирина, с северного рубежа пустыни, катилась навстречу
ему другая лавина - коронные войска, предводимые молодым Потоцким. Тут -
запорожцы и татары шли, точно на свадьбу, с веселой песней на устах; там
-  сосредоточенные  гусары  продвигались   в   угрюмом   молчании,   без
воодушевления идучи на бесславную  эту  войну.  Здесь  -  под  малиновым
стягом старый опытный военачальник грозно потрясал  булавою,  словно  не
сомневаясь в победе и возмездии; там - во главе ехал молодой  человек  с
задумчивым лицом, словно бы чувствуя свой скорый и неминучий конец.
   Разделяли их пока что огромные степные просторы.
   Хмельницкий не спешил, ибо полагал, что чем больше углубится  молодой
Потоцкий в степь, тем больше оторвется  от  обоих  гетманов,  а  значит,
легче может быть побежден. А  меж  тем  все  новые  и  новые  беглые  из
Чигирина, Поволочи, изо всех побережных городов украинских  всякий  день
увеличивали запорожские рати, заодно принося и вести  о  противнике.  От
них Хмельницкий узнал, что старый гетман послал сына всего лишь с  двумя
тысячами войска по суше , шесть же тысяч реестровых и тысячу  немецкой  пехоты
байдаками по Днепру. Обе части войска получили приказ поддерживать  друг
с другом непрерывную связь, но приказ был в первый же день нарушен,  ибо
челны, подхваченные быстрым днепровским течением, значительно  опередили
гусар, идущих берегом, чье движение весьма замедляли переправы через все
речки, впадающие в Днепр.
   А Хмельницкий, желая, чтобы разобщенность эта увеличилась еще больше,
не спешил. На третий день похода он стал лагерем  возле  Камышьей  Воды,
чтобы дать войску отдых.
   Меж тем конные отряды Тугай-бея привели языков, двух драгунов,  сразу
же за Чигирином  сбежавших  из  армии  Потоцкого.  Скача  день  и  ночь,
драгунам  удалось  значительно  опередить  свои   войска.   Перебежчиков
незамедлительно привели к Хмельницкому.
   Сообщения их подтвердили  то,  что  Хмельницкому  было  уже  о  силах
молодого Потоцкого известно, но сообщили беглые драгуны и  новость:  что
казаками, плывущими на байдаках вместе  с  немецкой  пехотой,  командуют
престарелый Барабаш и Кречовский.
   Услыхав последнее имя, Хмельницкий вскочил.
   - Кречовский? Полковник переяславских реестровых?
   - Он самый, ясновельможный гетман! - ответили драгуны.
   Хмельницкий поворотился к окружавшим его полковникам.
   - В поход! - скомандовал он громовым голосом.
   Не прошло и часа, а войско уже выступило, хотя солнце садилось и ночь