сухомельщины, очковые и роговые, это их тиранство и гнет,  через  евреев
совершаемые, к небесам о возмездии  вопиют.  Какой  такой  благодарности
дождалось Войско Запорожское за свои великие  услуги,  в  многочисленных
войнах оказанные? Где казацкие привилегии? Король дал, королята  отняли.
Наливайко четвертован! Павлюк в медном быке сожжен! Еще не зажили  раны,
которые нам сабля Жолкевского и Конецпольского нанесла! Слезы не высохли
по убиенным, обезглавленным, на кол посаженным! И вот - гляди -  что  на
небесах светит! - Тут Хмельницкий показал в окошке  пылающую  комету.  -
Гнев божий! Бич божий!.. И коли суждено мне на земле бичом  этим  стать,
да свершится воля господня! Я сие бремя на плечи принимаю.
   Сказав это, он простер руки горе и весь,  казалось,  воспылал,  точно
огромный факел возмездия, и затрясся весь,  а  потом  рухнул  на  лавку,
точно непомерной тяжестью предназначения своего придавленный.
   Воцарилась тишина, нарушаемая только храпом Тугай-бея и кошевого,  да
еще в углу хаты жалобно пиликал сверчок.
   Наместник сидел, опустив голову и,  казалось,  ища  ответа  на  слова
Хмельницкого, тяжкие, точно гранитные  глыбы,  но  вот  и  он  заговорил
голосом тихим и печальным:
   - О, пусть бы все это и было правдой, но кто  же  ты  такой,  гетман,
чтобы судьею и палачом себя  поставить?  Какая  тебя  жестокость,  какая
гордыня подвигает? Зачем ты богу суда и кары не  оставляешь?  Я  зла  не
защищаю, обид не одобряю, притеснений законом не нарекаю, но вглядись же
в себя, гетман! На утеснения от  королят  жалуешься,  говоришь,  что  ни
королю, ни закону повиноваться не желают, спесь их  порицаешь,  а  разве
сам ты без греха? Сам разве не поднял руку на Речь Посполитую,  закон  и
престол? Тиранство панов и шляхты видишь, но  того  видеть  не  желаешь,
что, ежели бы не их груди, не их брони, не их могущество, не  их  замки,
не их пушки и полки, тогда бы земля эта, млеком  и  медом  текущая,  под
стократ тяжелейшим турецким или татарским  ярмом  стенала!  Ибо  кто  бы
защитил ее? Чьим это могуществом и покровительством дети ваши в янычарах
не служат, а  жены  в  паскудные  гаремы  не  похищаются?  Кто  заселяет
пустоши, закладывает города и села, воздвигает храмы божьи?..
   Тут  голос  Скшетуского  стал  делаться  все  громче  и   громче,   а
Хмельницкий, угрюмо уставившись в четверть водки,  стиснутые  кулаки  на
стол положил и молчал, словно бы сам с собою боролся.
   - Так кто же они? - продолжал пан Скшетуский. - Из немцев сюда пришли
или из Туретчины? Не кровь ли это от крови, не плоть ли от плоти  вашей?
Не ваша ли это шляхта, не ваши княжата? А если оно так, тогда горе тебе,
гетман, ибо ты младших братьев на старших поднимаешь и братоубийцами  их
делаешь. Боже ты мой! Пусть и плохи они, пускай даже все,  -  а  это  не
так! - попирают законы, ругаются над привилегиями,  так  их  же  богу  в
небесах судить, а на земле сеймам, но не тебе, гетман! Ибо можешь ли  ты
поручиться, что меж ваших сплошь праведники?  Разве  же  вы  никогда  не
согрешили, разве имеете право бросить камень в чужой грех? А уж коли  ты
меня пытал, - где они, мол, привилегии казацкие? - так я отвечу тебе: не
королята их разорвали, но  запорожцы,  но  Лобода,  Сашко,  Наливайко  и
Павлюк, о котором лжешь, что он в медном быке  был  поджарен,  ибо  тебе
хорошо известно, что так не было! Разорвали их бунты ваши, разорвали  их
смуты и набеги, на манер татарских учиняемые. Кто татар  в  рубежи  Речи
Посполитой  пускал,  чтобы  затем  на  возвращающихся   и   награбленным
отягощенных  добычи  ради  нападать?  Вы!  Кто  -   господи!   -   народ
христианский,  своих,  ясырями  отдавал?  Кто   величайшие   смутьянства
затевал? Вы! От кого ни шляхтич, ни купец, ни кмет не упасутся? От  вас!
Кто  братоубийственные  войны  раздувал,  дотла  жег  деревни  и  города
украинные, грабил храмы божьи, бесчестил женщин? Вы, и еще раз вы!  Чего
же ты теперь хочешь? Чтобы вам привилегии  на  братоубийственную  войну,
разбой и грабительство  были  даны?  Воистину  вам  более  прощено,  чем
отнято! Ибо хотели мы membra putrida  лечить,  не
отсекать , и не  знаю
- есть ли такая держава на свете, кроме  Речи  Посполитой,  которая  бы,
таковую  язву  на  собственной  груди  имея,  столько   снисхождения   и
терпеливости проявила! А какая благодарность за все это?  Вот  он  спит,
твой союзник, но  Речи  Посполитой  враг  заклятый;  твой  приятель,  но
супостат  креста  и  христианства,  не  королишко  украинный,  но  мурза
крымский!.. С ним ты пойдешь жечь  собственное  гнездо,  с  ним  пойдешь
судить братьев! Но ведь он тебе  впредь  господином  будет,  ему  стремя
будешь держать!
   Хмельницкий опорожнил еще чарку.
   - Когда мы с Барабашем в свое время  у  милостивого  короля  были,  -
ответил он угрюмо, - и когда жалились на кривды  и  утеснения,  государь
сказал: "А разве не при вас самопалы, разве не при сабле вы?"
   - А если б ты царю царей предстал, тот сказал бы: "Простишь ли врагам
своим, яко я своим простил?"
   - С Речью Посполитой я войны не хочу!
   - А меч ей к горлу приставляешь!
   - Казаков иду из цепей ваших вызволить.
   - Чтобы связать их лыками татарскими!
   - Веру защитить!
   - С неверным на пару.
   - Отыди же, ибо не ты голос моей совести! Прочь! Слышишь?
   - Кровь пролитая тебя отягчит, слезы людские обвинят, смерть  суждена
тебе, суд ожидает.
   - Не каркай! - закричал в бешенстве Хмельницкий  и  блеснул  ножом  у
наместниковой груди.
   - Бей! - сказал пан Скшетуский.
   И снова на мгновение воцарилась тишина,  снова  было  слыхать  только
храп спящих да жалобное поскрипывание сверчка.
   Хмельницкий какое-то время держал нож у  груди  Скшетуского,  однако,
содрогнувшись вдруг, опомнившись, нож уронил и, схватив четверть, припал
к ней. Выпив почти все, он тяжело сел на лавку.
   - Не могу его прирезать! - забормотал он. - Не  могу!  Поздно  уже...
Неужто рассветает?.. И на попятный идти поздно... Что ты мне  о  суде  и
крови говоришь?
   Он и до того уже немало выпил, поэтому теперь  водка  ударила  ему  в
голову, вовсе спутав мысли.
   - Какой такой суд, а? Хан мне подмогу  обещал.  Вон  Тугай-бей  спит!
Завтра молодцы двинутся... С нами святой Михаил-архистратиг! А  ежели...
ежели... то... Я тебя у Тугай-бея выкупил - ты это помни и скажи... Вот!
Болит что-то... болит!  На  попятный...  поздно!..  суд...  Наливайко...
Павлюк...