сделают, но без пальбы я не продержусь, если штурмовать будут.
   Фортеция действительно  была  неодолима:  кроме  пушек,  ее  защищали
днепровские кручи и неприступные скалы, отвесно уходящие в воду; ей даже
большой гарнизон был не нужен. В замке и насчитывалось не более шестисот
человек, но зато солдат отборнейших, вооруженных мушкетами  и  пищалями.
Днепр, протекая в том  месте  стиснутым  руслом,  был  столь  узок,  что
стрела, пущенная с вала, улетала далеко на другой берег. Замковые  пушки
господствовали над обоими берегами и над всею окрестностью. Кроме  того,
в полумиле от крепости стояла высокая  башня,  с  коей  на  восемь  миль
вокруг было видно, а в ней находилась сотня солдат,  которых  Гродзицкий
всякий день навещал. Они-то, заметив что-нибудь в округе, тотчас  давали
знать в замок, и тогда в крепости  били  в  колокола,  а  весь  гарнизон
вставал в ружье.
   - Недели не проходит, - рассказывал пан Гродзицкий,  -  без  тревоги,
потому что татары, как волки, стаями по нескольку тысяч  тут  слоняются;
мы же их из пушек  бьем,  как  умеем,  а  иногда  табуны  диких  лошадей
дозорные за татар принимают.
   - И не осточертело вашей милости сидеть в такой глухомани? -  спросил
Скшетуский.
   - Дай мне место в покоях королевских, не променял бы. Я отсюда поболе
вижу, чем король из окошка своего в Варшаве.
   И действительно,  с  вала  открывался  необозримый  степной  простор,
казавшийся сейчас сплошным морем зелени; на севере -  устье  Самары,  на
юге - весь путь днепровский: скалы, обрывы, леса,  -  вплоть  до  кипени
второго порога, Сурского.
   Под вечер побывали еще и в башне, ибо  Скшетуский,  впервые  навестив
эту затерянную в  степях  фортецию,  всем  интересовался.  Между  тем  в
Слободке готовились для него чайки, оборудованные с носа вторым кормилом
для лучшей управляемости. Назавтра с утра наместнику предстояло отплыть.
В течение ночи, однако, он почти не  ложился,  обдумывая,  как  надлежит
поступить в предвидении неминуемой гибели, которою грозило посольство  в
страшную Сечь. Хотя жизнь и улыбалась ему, ведь был он влюблен и  молод,
а жить ему предстояло  с  любимой,  все  равно  ради  жизни  он  не  мог
поступиться честью и достоинством. Еще подумал он, что вот-вот  начнется
война, что Елена, ожидая  его  в  Разлогах,  может  оказаться  в  сердце
чудовищного пожара, беззащитная против домогательств не  только  Богуна,
но и разгулявшегося озверелого сброда,  и  мучительная  тревога  за  нее
терзала ему сердце. Степь, верно, уже подсохла, уже наверняка можно было
из Разлогов двинуться в Лубны, а он сам же наказал Елене и княгине ждать
своего возвращения, не предполагая, что гроза разгуляется так скоро,  не
зная, чем грозит ему поездка на Сечь. Вот и ходил он  теперь  туда-назад
по замковой комнате, тер подбородок и ломал руки. Что  предпринять?  Как
поступить? Мысленно уже видел  он  Разлоги  в  огне,  окруженные  воющей
чернью, более на бесов, чем на  людей,  похожею.  Собственные  его  шаги
отдавались угрюмым эхом под сводами, а ему  казалось,  что  это  злобные
силы идут за Еленой. На валах протрубили гасить огни, а ему  мерещилось,
что это отголоски Богунова рога, и скрежетал  он  зубами  и  за  рукоять
сабли хватался. Ах, зачем напросился он в эту поездку и Быховца  от  нее
избавил!
   Волнение хозяина заметил пан  Редзян,  спавший  у  дверей,  а  посему
встал, протер глаза, подправил факелы, торчавшие в железных  обручах,  и
стал крутиться по комнате, желая привлечь внимание Скшетуского.
   Однако наместник, совершенно погруженный в горестные  свои  раздумья,
продолжал расхаживать, будя шагами уснувшее эхо.
   - Ваша милость! А ваша милость!.. - сказал Редзян.
   Скшетуский поглядел  на  него  невидящим  взглядом  и  вдруг  как  бы
очнулся.
   - Редзян, ты смерти боишься? - спросил он.
   - Кого? Как это смерти? Что это вы, сударь, говорите?
   - Кто на Сечь едет, тот не возвращается.
   - Так чего же вы тогда, ваша милость, едете?
   - Мое дело. Ты в это не мешайся. Но тебя мне жаль, ты еще  мальчишка,
и хотя плут, но  там  плутнями  немногого  добьешься.  Возвращайся-ка  в
Чигирин, а потом в Лубны.
   Редзян принялся чесать в затылке.
   - Я, мой сударь, смерти ой как боюсь, ведь кто ее не боится, тот бога
не боится -  его  воля  упасти  или  уморить,  но  раз  уж  вы,  сударь,
добровольно  на  смерть  идете,  так  это  вашей  милости  грех   будет,
господский; не мой, не слуги; потому я вашу милость и не оставлю. Я ж не
холопского звания, а шляхтич, хотя и бедный, и самолюбие тоже имею.
   - Знаю я, что ты верный слуга, однако скажу тебе вот что: не  поедешь
по доброй воле, поедешь по приказу. Другого выхода нету.
   - А хоть убейте, ваша милость, не поеду. Что же это ваша милость себе
думает, иуда я какой или кто? Выходит,  я  хозяина  на  погибель  выдать
должен?
   Тут Редзян, прижав к глазам кулаки, принялся в голос реветь, из  чего
пан Скшетуский  понял,  что  таким  путем  его  не  проймешь,  а  жестко
приказывать не хотел, так как ему было паренька жаль.
   - Слушай, - сказал он, - никакой  такой  помощи  ты  мне  оказать  не
сможешь, я ведь тоже добровольно голову под топор класть  не  стану,  но
зато отвезешь в Разлоги письма, которые для  меня  самой  жизни  важней.
Скажешь там ее светлости и  князьям,  чтобы  тотчас  же,  без  малейшего
промедления, барышню в Лубны отвезли, иначе бунт их  врасплох  застанет.
Сам же и присмотришь, чтобы все, как надо, было сделано. Я  тебе  важную
функцию доверяю, друга достойную, не слуги.
   - Пускай ваша милость кого другого пошлет, с письмом всякий поедет.
   - А кто у меня тут есть доверенный? Обалдел ты, что ли? Еще раз  тебе
говорю, спаси ты мне жизнь хоть дважды, а такой службы не  сослужишь;  я
же извелся просто, думая, что с ними станется, и от горя меня  лихорадит
даже.
   - О господи!  Придется,  видно,  ехать,  только  мне  так  жаль  вашу
милость, что подари мне ваша милость даже этот пояс крапчатый, я бы и то
не утешился.
   - Будет тебе пояс, только исполни все как следует.
   - Не надобно мне  и  пояса,  лишь  бы  ваша  милость  ехать  с  собою
позволила.
   - Завтра отправишься на чайке, которую Гродзицкий посылает в Чигирин,
оттуда, не мешкая и не  отдыхая,  двинешься  прямо  в  Разлоги.  Там  ни
барышне, ни княгине ничего не  говори,  что  мне  что-то  грозит,  проси
только, чтобы сразу, хоть бы даже верхами, хоть бы  безо  всяких  узлов,