первых рядах преследователи тот же час застывали на  месте.  Раз  только
кинулся к ним один смельчак с косою, но пан Михал прыгнул на  него,  как
лесной кот, и куснул - тот и дух испустил на месте. Товарищи  его  ждали
остальных, подбегавших плотною кучей.
   Но рыцари уже были близко; впереди  всех  летел  Заглоба,  размахивая
саблей и крича нечеловеческим голосом:
   - Бей! Убивай!
   Вдруг грянуло из окопов, и граната, ухая, как  неясыть,  очертивши  в
небе огненную дугу, упала в  середину  толпы  казаков,  за  нею  вторая,
третья, десятая; казалось, снова начинается битва.
   Казаки до осады Збаража таких снарядов не видали и на трезвую  голову
пуще всего их боялись, видя в том чары Яремы, -  поэтому  они  мгновенно
остановились, строй раскололся надвое, и тут же разорвались гранаты, сея
смерть и ужас.
   - Спасайтесь! Спасайтесь! - раздались испуганные крики.
   И молодцы бросились врассыпную, а пана Лонгинуса с маленьким  рыцарем
обступили гусары.
   Заглоба кидался то одному, то другому на шею, чмокал куда попало -  в
глаза,  в  щеки.  Радость  душила  его,  а  он,  боясь   показать   свое
мягкосердечье, всячески ее умерял, крича во всю глотку:
   - Ах, собаки! Не скажу, что  так  уж  вы  мне  и  дороги,  однако  же
натерпелся я страху! Да они бы вас искромсали в куски! Хорошо вы  знаете
службу - от своих отстаете! К лошадям бы вас да  за  ноги  протащить  по
майдану! Первый скажу князю, чтобы  измыслил  вам  poenam...  <наказание
(лат.).> А теперь спать,  спать...  Слава  богу,  что  так  повернулось!
Повезло стервецам, что от гранат разбежались, я  б  их  всех  изрубил  в
капусту. Лучше уж драться, чем спокойно глядеть,  как  приятели  гибнут.
Всенепременно надо сегодня выпить! Слава  тебе,  господи!  Я  уж  думал,
"requiem" <Здесь: "вечный покой" (лат.).> будем  петь  завтра.  А  жаль,
однако, что не дошло до схватки - только рука раззуделась, хотя  я  и  в
укрытьях им задал жару...

Глава XXVI

   Опять пришлось осажденным возводить новые валы и  лагерь  в  размерах
уменьшить, чтобы свести на нет почти уже законченные  казаками  земляные
работы, а поредевшим рядам воинов легче было держать оборону. Копали всю
ночь после штурма.  Но  и  казаки  не  сидели  сложа  руки.  Подкравшись
бесшумно темной ночью со вторника на среду, они окружили  лагерь  вторым
валом, много выше прежнего. И оттуда на заре, возвестив о  себе  громким
криком, подняли стрельбу и стреляли целых  четыре  дня  и  четыре  ночи.
Много враги нанесли друг другу урона, потому что состязались  наилучшие,
какие только были на каждой стороне, стрелки.
   Время от времени полчища казаков и черни устремлялись на штурм, но до
валов не доходили, только пальба разгоралась все жарче. Неприятель, силы
которого были велики, непрестанно сменял  людей:  одни  отправлялись  на
отдых, другие посылались в бой. А в лагере неоткуда было взять  подмены:
те же солдаты, что стреляли с валов и поминутно срывались с  мест,  дабы
отразить приступ, хоронили убитых, рыли колодцы и подсыпали повыше валы,
чтобы надежней иметь заслону. Спали,  а  вернее  дремали,  у  валов  под
градом пуль, сыпавшихся так густо, что по утрам  их  метлой  можно  было
сметать с майдана. Четыре дня кряду  никто  не  мог  переменить  одежды,
которая мокла под дождем, сохла на солнце, в которой днем было жарко,  а
ночью зябко, - четыре дня никто еды  вареной  не  видел.  Пили  горелку,
подмешивая к ней для  крепости  порох,  грызли  сухари  и  рвали  зубами
высохшее вяленое мясо, и все это в дыму, под выстрелами, под свист  пуль
и громыханье пушек.
   И "легче легкого было прямо в  лоб  или  в  бок  получить  угощенье".
Солдат обматывал окровавленную  голову  грязной  тряпицей  и  тотчас  же
возвращался в строй. Страшный был у  воинов  вид:  изодранные  колеты  и
заржавелые доспехи, мушкеты с разбитыми прикладами,  глаза,  красные  от
бессонницы, но каждый во всякое время начеку, постоянно крепок духом и -
днем ли, ночью ли, в дождь или ведро - всегда готов к бою.
   Влюбленными глазами глядели солдаты на своего полководца, забыв страх
пред опасностью, штурмами, смертью. Геройский дух в  них  вселился;  все
сердца закалились, "крепостью исполнились" души. Во всем этом ужасе  они
стали находить упоение. Хоругви соперничали одна с  другою:  кто  больше
выкажет усердья, кто легче перенесет голод, бессонницу, тяжкий труд, кто
выше проявит отвагу и твердость. До того дошло, что солдат трудно  стало
удерживать в окопах; мало им было отражать  приступы  -  они  рвались  к
неприятелю,  как  обезумевшие  от  голода  волки  в  овчарню.  Отчаянная
веселость царила во всех полках. Обмолвись какой маловер о сдаче, его бы
вмиг растерзали в клочья. "Здесь хотим умереть!" - повторяли все уста.
   Всякий приказ вождя  исполнялся  с  молниеносной  быстротою.  Однажды
случилось князю при вечернем объезде валов услышать, что огонь квартовой
хоругви Лещинских слабеет. Подъехав к солдатам, он спросил:
   - Отчего не стреляете?
   - Порох весь вышел - за новым послали в замок.
   - Дотуда поближе будет! - молвил князь, указав на казацкие шанцы.
   Не успел он докончить,  вся  хоругвь  скатилась  с  валов,  бросилась
стремглав к неприятелю и обрушилась на шанцы подобно смерчу. Казаки были
перебиты  колами,  скоблями,  прикладами  мушкетов,  а   четыре   орудия
заклепаны. По прошествии получаса победители,  немалые,  правда,  понеся
потери, возвратились в лагерь с изрядными запасами пороха  в  охотничьих
рогах и бочонках.
   День проходил за днем.  Стягивалось  вокруг  лагеря  кольцо  казацких
апрошей, словно клин в дерево, врезались в валы их траншеи. Стреляли уже
со столь близкого расстояния, что, не считая штурмов, в  каждой  хоругви
ежеденно погибало еще человек  десять.  Ксендзы  не  успевали  причащать
умирающих. Осажденные  загораживались  телегами,  намётами,  развешивали
перед окопами одежду, шкуры; ночами хоронили убитых -  кого  где  смерть
настигала, - но тем ожесточеннее оставшиеся в живых  бились  на  могилах
павших. Хмельницкий готов был без меры проливать кровь своих людей, и  с
каждым новым штурмом множились потери в его войске. Такого отпора он сам
не ожидал и рассчитывал теперь лишь  на  то,  что  время  сломит  дух  и
истощит силы осажденных. Однако время шло, а они все большее  выказывали
к смерти презренье.
   Полководцы служили солдатам примером. Князь  Иеремия  спал  на  голой
земле у подошвы вала, пил  горелку,  ел  вяленую  конину  и  -  "небрежа
высоким своим положеньем" - наравне со всеми  стойко  сносил  вседневные