- Слухать гадко! - вскричал, затыкая уши, пан Лонгинус.
   - Довольно пререкаться! - серьезно проговорил Скшетуский. -  Подумаем
лучше о деле!
   - Погодите, Христа ради! - вмешался староста красноставский,  до  тех
пор с изумлением слушавший речи Заглобы. -  Великое  это  дело,  но  без
князя мы решать не вправе. Нечего спорить, любезные судари. Вы на службе
и обязаны слушаться приказов. Князь сейчас должен быть у себя.  Пойдемте
к нему, послушаем, что он на вашу пропозицию скажет.
   - То же, что и  я!  -  воскликнул  Заглоба,  и  лицо  его  осветилось
надеждой. - Идемте скорее.
   Они вышли на майдан, уже осыпаемый пулями из казацких шанцев.  Войско
выстроилось у  валов,  которые  издали  казались  уставлены  ярмарочными
ятками - столько на них было развешано старой пестрой  одежды,  кожухов,
столько понаставлено  повозок,  изодранных  палаток  и  всяческого  роду
предметов, могущих служить заслоном от пуль,  так  как  порой  по  целым
неделям стрельба не утихала ни  днем,  ни  ночью.  И  теперь  над  этими
лохмотьями висела долгая голубоватая полоса дыма, а перед ними виднелись
красные и желтые  шеренги  лежащих  солдат,  без  устали  стреляющих  по
ближайшим неприятельским  шанцам.  Сам  майдан  подобен  был  гигантской
свалке; на ровной площадке,  изрытой  заступами,  истоптанной  копытами,
даже травинки нигде не зеленелось. Только высились кучи свежей  земли  в
тех местах, где солдаты рыли могилы и колодцы, да  валялись  там  и  сям
обломки разбитых телег, орудий, бочек вперемешку с грудами  обглоданных,
выбеленных солнцем костей. А вот трупа конского нельзя  было  увидеть  -
всякий тотчас прибирался на прокормление войску, зато на глаза то и дело
попадались горы железных,  большей  частию  уже  порыжелых  от  ржавчины
пушечных ядер, которые  каждый  день  обрушивал  на  этот  клочок  земли
неприятель. Беспощадная война и голод на каждом шагу оставляли след.  На
пути рыцарям нашим встречались солдаты то большими, то малыми  группами:
одни уносили раненых и убитых, другие спешили к валам помочь  товарищам,
от усталости падающим  с  ног;  лица  у  всех  почернелые,  осунувшиеся,
заросшие, в глазах  мрачный  огонь,  одежда  выцветшая,  изорванная,  на
голове  зачастую  вместо  шапок  и  шлемов   грязные   тряпицы,   оружье
исковеркано. И невольно в уме  возникал  вопрос:  что  станется  с  этой
горсткой неодолимых дотоле смельчаков, когда пройдет еще одна,  еще  две
недели...
   - Глядите, досточтимые судари,  -  говорил  староста,  -  пора,  пора
оповестить его величество короля.
   - Беда уже, как пес, щерит зубы, - отвечал маленький рыцарь.
   - А что будет, когда лошадей съедим? - сказал Скшетуский.
   Так переговариваясь,  дошли  до  княжьих  шатров,  стоящих  у  правой
оконечности  вала;  возле  шатров   толпилось   более   десятка   конных
рассыльных, задачей которых было развозить по лагерю приказы. Лошади их,
кормленные искрошенной вяленой кониной и от этого  постоянно  страдающие
нутром, взбрыкивали и вставали на дыбы, ни за что  не  желая  стоять  на
месте. И так все кони во всех хоругвях: когда  кавалерия  теперь  шла  в
атаку, чудилось, стадо кентавров  или  грифов  несется  по  полю,  более
воздуха, нежели земли касаясь.
   - Князь в шатре? - спросил староста у одного из гонцов.
   - У него пан Пшиемский, - ответил тот.
   Собеский вошел первым, не доложившись,  а  четверо  рыцарей  остались
перед шатром.
   Но в самом скором времени полог откинулся и высунул голову Пшиемский.
   - Князь незамедлительно желает вас видеть, - сказал он.
   Заглоба вошел в шатер, полный радужных надежд, так как  полагал,  что
князь не захочет лучших своих рыцарей посылать на верную гибель,  однако
же он ошибся: не успели друзья поклониться, как Иеремия молвил:
   - Сказывал мне пан староста о вашей готовности выйти из лагеря,  и  я
лишь одобрить могу это благое намерение. Ничто не есть  слишком  большая
жертва для отчизны.
   -  Мы  пришли  испросить  позволения  твоей  светлости,   -   отвечал
Скшетуский,  -  ибо  только  ты,  ясновельможный  князь,  животом  нашим
распорядиться волен.
   - Так вы все четверо идти хотите?
   - Ваша светлость! - сказал Заглоба. - Это  они  хотят  -  не  я;  бог
свидетель:  я  сюда  не  похваляться  пришел  и  не  о  заслугах   своих
напоминать, а если и напомню, то для того  лишь,  чтобы  ни  у  кого  не
закралось   подозрения,   будто   Заглоба   струсил.   Пан   Скшетуский,
Володыёвский и пан Подбипятка из Мышикишек -  достойнейшие  мужи,  но  и
Бурляй, который от моей  руки  пал  (о  прочих  подвигах  умолчу),  тоже
великий был воитель, стоящий Бурдабута, Богуна и трех янычарских  голов,
- посему полагаю, что в искусстве рыцарском я им  не  уступлю.  Но  одно
дело - храбрость, а совсем другое - безумье. Крыльями мы не наделены,  а
по земле не пробраться - это ясно как божий день.
   - Стало быть, ты не идешь? - спросил князь.
   - Я сказал: не хочу идти, но что не иду, не говорил. Раз  уж  господь
однажды покарал меня, этих рыцарей в друзья предназначив, стало быть,  я
обязан сей крест нести до гроба. А  туго  придется,  сабля  Заглобы  еще
пригодится... Одного только не могу понять: какой будет  толк,  если  мы
все четверо головы сложим, потому уповаю, что  ваша  светлость  погибели
нашей допустить не захочет и не дозволит совершить такое безрассудство.
   - Ты верный товарищ, - ответил князь, -  весьма  благородно  с  твоей
стороны, что друзей оставлять не желаешь, но уповал ты на меня напрасно:
я вашу жертву принимаю.
   - Все пропало! - буркнул Заглоба и в совершенное пришел унынье.
   В эту минуту в шатер вошел Фирлей, каштелян бельский.
   - Светлейший князь, - сказал он, - мои люди схватили казака,  который
говорит, что нынче в ночь штурм назначен.
   - Мне уже известно об этом, - ответил  князь.  -  Все  готово;  пусть
только с насыпкой новых валов поспешат.
   - Уже заканчивают.
   - Это хорошо! - сказал князь. - До вечера переберемся.
   И затем обратился к четверке рыцарей:
   - После штурма, если ночь выдастся темная, наилучшее время выходить.
   - Как так? - удивился каштелян бельский.  -  Твоя  светлость  вылазку
приготовляет?
   - Вылазка своим чередом, - сказал князь, - я сам поведу отряд; сейчас
не о том речь. Эти рыцари берутся прокрасться  через  вражеский  стан  и
уведомить короля о нашем положенье.
   Каштелян, пораженный, широко раскрыл глаза и всех четырех  поочередно