отправить к вашему сиятельству, прося вас всепокорнейше приказать за ним
присматривать и не давать никакого способа иметь переписку с родственниками
своими или с кем ни на есть" [5].

Вся эта история с Лезером кончилась уже через три дня после отставки
Барклая, но началась, когда Барклай еще был главнокомандующим.

17 августа князь Волконский привез Александру письмо от графа Шувалова,
писанное из армии еще 12 августа, т. е. до падения Смоленска. Письмо было
самого тревожного и печального свойства: "Если ваше величество не даст
обеим армиям одного начальника, то я удостоверяю своей честью и совестью,
что все может быть потеряно безнадежно... Армия недовольна до того, что и
солдат ропщет, армия не питает никакого доверия к начальнику, который ею
командует... Продовольственная часть организована наихудшим образом, солдат
часто без хлеба, лошади в кавалерии несколько дней без овса; вина в этом
исключительно главнокомандующего, который часто так плохо комбинирует
марши, что главный интендант ничего не может поделать. Генерал Барклай и
князь Багратион очень плохо уживаются, последний справедливо недоволен.
Грабеж производится с величайшей наглостью... Неприятель свободно снимает
жатву, и его продовольствие обеспечено". Ермолов хорош, но при таком
начальнике ничем помочь не может: "Нужен другой начальник, один над обеими
армиями, и нужно, чтобы ваше величество назначили его, не теряя ни минуты,
иначе Россия погибла"[6].

Александр решился. В тот же день, 17 (5) августа, собрался комитет,
составленный по повелению Александра из следующих лиц: председателя
Государственного совета Салтыкова, генерала Вязмитинова, Лопухина, Кочубея,
Балашова и Аракчеева. Рассмотрев рапорт как самого Барклая, так и
Багратиона и других лиц, комитет приступил к обсуждению вопроса о новом
главнокомандующем. Вопрос был щекотливый. Не только в дворянстве обеих
столиц, но и в армии и даже в солдатской армейской массе давно говорили о
Кутузове. Но все члены комитета знали, что царь терпеть не может Кутузова и
Кутузов отвечает ему полной взаимностью.

С семи часов вечера до половины одиннадцатого эти царедворцы никак не могли
решиться поднести государю императору необходимую пилюлю. Наконец решились.
Они так волновались, что протокол вышел не очень грамотным. Впрочем, кроме
Балашова и графа Кочубея, остальные члены комитета и в хладнокровном
состоянии не грешили особым педантизмом в своих отношениях к русской
грамматике. Вот что гласила резолютивная часть протокола: "После сего
рассуждая, что назначение общего главнокомандующего армиями должно быть
основано: во-первых, на известных опытах в военном искусстве, отличных
талантах, на доверии общем, а равно и на самом старшинстве, почему
единогласно убеждаются предложить к сему избранию генерал-от-инфантерии
князя Кутузова". Александр, впрочем, наперед знал, что именно так и
произойдет, и наперед примирился. Он утвердил решение комитета в дни, когда
пришли известия о боях под Смоленском и об отступлении Барклая.

Кутузова уже в июле дворяне избрали (с большими и демонстративными
овациями) начальником петербургского ополчения. "Между тем все в один голос
кричали, что место его не здесь, что начальствовать он должен не мужиками
Петербургской губернии, но армией, которую сберегая, Барклай отдает
Россию... Имя его (Барклая. - Е. Т.) сделалось ненавистным, никто из прямо
русских не произносил его хладнокровно; иные называли его изменником,
другие сумасшедшим или дураком, но все соглашались в том, что он губит нас
и предает Россию"[7].

Таковы были дворянские настроения в августе 1812 г. Вот как Александр
мотивировал свое поведение в сложном вопросе о внезапном назначении нового
главнокомандующего. Он констатировал всеобщее раздражение против Барклая и
признал основательность этого чувства, так как, по его мнению, "министр"
обнаружил нерешительность и "беспорядочность в ведении своего дела", а
кроме того, раздоры между Барклаем и Багратионом все усиливались и
усиливались. Поэтому (сообщает царь сестре) он предложил "маленькому
комитету" выбрать нового главнокомандующего. Комитет решил избрать
Кутузова. Он не мог не утвердить этой кандидатуры, потому что "в общем,
Кутузов в большом фаворе среди публики как тут (в Петербурге. - Е. Т.), так
и в Москве"[8].



                                     3



Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову было в этот момент 67 лет. В дни
Отечественной войны ему пришлось навсегда связать свое имя с одним из
величайших событий русской и всемирной истории и навсегда остаться в памяти
людей истинным представителем русского народа в самую страшную минуту
существования России.

При дворе, среди аристократии, Кутузов, хотя и потомок старого дворянства,
всегда был чужаком; если бы даже не было так широко и твердо известно, что
царь его терпеть не может, то и тогда ни Воронцовы, ни Шереметевы, ни
Волконские, ни Строгановы вполне "своим" его бы никогда не признали. В
большие генералы он вышел еще при Румянцеве и Суворове. Два раза он был
тяжело ранен и в полном смысле слова был на волосок от смерти. Глаз у него
выбила турецкая пуля в битве под Алуштой, когда ему было еще 29 лет.
Суворов был в восторге от его поведения во время штурма Измаила и называл
его своей правой рукой и тогда же назначил его комендантом Измаила. В 1805
г. Кутузов считался главнокомандующим австрийской и русской армий и всеми
силами и средствами противился желанию Александра дать генеральную битву
Наполеону. Битва под Аустерлицем была дана и проиграна. С тех пор Александр
очень не взлюбил Кутузова, и когда однажды Кутузова перед ним оправдывали
тем, что ведь Кутузов старался удержать царя от битвы под Аустерлицем, то
Александр ядовито сказал:

"Слишком мало удерживал". Кутузов был очень умен, очень хитер и тонок. Он
сказал раз, сказал два: Наполеон поколотит русских и австрийцев, если дать
ему битву. Его не послушали, царю угодно было ломать себе шею. Кутузов умел