- Нет, я боюсь его счастья, соединенного с тобою.
     - Когда он сделается нашим сыном, то его величие будет нашим.
     - Нимало,  потому  что,  если  я  сделаю  его  тем,  чем ты желаешь его
видеть, он попытается наше величие превратить в свое. Судьба...
     - Ты  утверждаешь,  что  она  благоприятствует  ему, но я, к сожалению,
принуждена оспаривать это.
     - Ты? Уж не пробовала ли ты тоже читать по звездам?
     - Нет, это я предоставляю мужчинам. Слыхал ли ты об астрологе Аммонии?
     - Да.  Это  ловкий человек; он делает наблюдения на башне Серапейона и,
как  многие,  подобные  ему,  в этом городе, пользуется своим искусством для
того, чтобы скопить большое состояние.
     - Мне   указал  на  него  не  какой-нибудь  незначительный  человек,  а
астроном Клавдий Птолемей.
     - Это наилучшая рекомендация.
     - Ну,  так  вот я и поручила Аммонию составить в минувшую ночь гороскоп
Вера. Он недавно принес мне его с объяснением. Вот этот гороскоп.
     Император  быстро  схватил поданную ему Сабиной табличку и, внимательно
рассмотрев распределенные по часам предзнаменования, сказал:
     - Совершенно   верно!  Как  вот  это-то  ускользнуло  от  меня?  Хорошо
сделано!  Вполне  соответствует  моим  собственным  наблюдениям. Но здесь...
подожди...  здесь  начинается  третий  час,  в начале которого мне помешали.
Вечные боги, что это?
     Император  отдалил  восковую  табличку  Аммония  от  глаз  и не шевелил
губами,  пока  не  дошел  до  последнего часа исчезающей ночи, затем опустил
руку, державшую гороскоп, и вскричал, содрогаясь:
     - Ужасная  судьба!  Гораций  прав.  Тяжелее  всего обрушиваются высокие
башни.
     - Башня,  о  которой  ты  думаешь,  -  любимое  дитя  счастья, и его ты
боишься,  -  сказала  Сабина.  -  Так  позволь  же Веру насладиться коротким
счастьем перед ужасным концом, который ему предстоит.
     Во  время этой речи Адриан задумчиво смотрел в зеркало и затем отвечал,
стоя перед своей супругой:
     - Если  этот  человек  не  впадет в страшное несчастье, то звезды имеют
такое  же  отношение  к  судьбе людей, как море к сердцу пустыни, как биение
пульса  к  камням  в  ручье.  Если  бы  Аммоний  ошибся  даже десять раз, то
все-таки  остается  более десяти зловещих, враждебных претору знаков на этой
дощечке.  Я  жалею Вера; однако же несчастье императора приходится разделять
с ним и государству. Этот человек не может сделаться моим наследником.
     - Не  может?..  -  спросила Сабина и встала со своего ложа. - Нет? Даже
после  того, как ты увидел, что твоя звезда пережила его звезду?.. Нет, хотя
взгляд  на эту табличку мог бы сказать тебе, что он уже превратится в пепел,
между  тем  как  мир еще долго после того будет повиноваться мановению твоей
руки?..
     - Успокойся  и  дай  мне  время. А теперь я говорю тебе: даже и тогда -
нет!
     - Даже  и  тогда  нет?..  -  повторила Сабина глухим голосом. Затем она
встрепенулась  и спросила тоном страстной просьбы: - Даже и тогда, когда я с
мольбою  подниму  к  тебе руки и крикну тебе в лицо: ты и судьба отказываете
мне  в  благословении,  в  счастье,  в прекраснейшей цели жизни женщины, а я
хочу  и  должна  достигнуть этого! Я должна и хочу, чтобы меня когда-нибудь,
хоть  только  на  короткое  время,  называли  милые уста тем именем, которое
последнюю  нищую  с  грудным  младенцем  на  руках  ставит выше императрицы,
никогда  не  стоявшей у колыбели собственного ребенка. Я должна и хочу перед
своей  кончиной  быть и называться матерью и иметь возможность говорить: мое
дитя, мой сын, наше дитя!..
     При этом Сабина громко зарыдала и порывисто закрыла лицо руками.
     Император отступил на шаг от своей супруги.
     Здесь  перед  ним  совершилось  чудо:  Сабина,  в глазах которой он еще
никогда не видел слез, плакала, у Сабины было сердце, как у других женщин!
     Изумленный,   пораженный,   глубоко  тронутый,  он  смотрел,  как  она,
потрясенная  искренним  душевным  волнением,  отвернулась от него, бросилась
перед  ложем,  с  которого  недавно  встала,  на  колени  и  спрятала лицо в
подушки.
     Адриан стоял неподвижно, наконец он подошел к ней ближе и сказал:
     - Встань,  Сабина,  твое  требование справедливо. Ты будешь иметь сына,
по которому тоскует твоя душа.
     Императрица  поднялась, и благодарный взгляд ее подернутых слезами глаз
встретился с его взглядом.
     Сабина  могла и улыбаться, она могла даже быть красивой. Нужен был один
подобный час в целой жизни для того, чтобы показать это Адриану.
     Он  пододвинул  стул и сел возле нее. Несколько времени он молча держал
ее руку в своей. Затем выпустил ее и сказал ласковым тоном:
     - Но выполнит ли Вер то, чего ты ожидаешь от сына?
     Она утвердительно кивнула головой.
     - И  на  чем ты основываешь свою уверенность? - спросил ее император. -
Он  римлянин  и  богат  ценными, даже блистательными дарованиями. Кто умеет,
как  он,  постоять  за себя и на поле сражения, и в Совете, и при этом еще с
большим  успехом  играть  роль  Эрота,  тот сумеет носить и багряницу. Но он
унаследовал легкомыслие своей матери, и его сердце так непостоянно.
     - Оставь  его  таким,  как  он  есть.  Мы  понимаем  друг  друга,  и он
единственный  человек,  на  расположение  которого  я полагаюсь, на верность
которого  я  рассчитываю  с  такой же уверенностью, как будто он мой родной,
любимый сын.
     - Но на каких же фактах основана эта твердая уверенность?
     - Ты  поймешь  меня;  ты  ведь  не  слеп  к знамениям, которые дает нам
судьба. Есть у тебя время выслушать коротенькую историю?
     - Ночь еще длинна.
     - Ну,  так  я буду говорить. Извини, что начну с вещей, которые кажутся
прошедшими.  На  самом  деле  они  еще  не прошли, потому что они продолжают
действовать  во  мне  до настоящей минуты. Я знаю, что ты не сам выбрал меня
себе  в  жены.  Меня выбрала для тебя Плотина. Она любила тебя. Что касается
до  твоей  склонности,  то кто знает, относилась ли она к прекрасной женщине
или же к супруге императора, от которого ты мог ожидать всего.
     - Я уважал и любил Плотину как женщину!
     - Она   избрала   для   тебя   в  моем  лице  жену  высокого  роста  и,
следовательно,  пригодную  для  ношения багряницы, но некрасивую. Притом она
знала  меня,  и  ей  было известно, что я менее других способна привлекать к
себе  сердца.  В  родительском  доме  ни  один  ребенок не пользовался такой
скудной  долей  любви,  как  я,  а  что  мой  супруг  не баловал меня нежной
привязанностью, это ты знаешь отлично.