едва  можно  было управлять. Они поднимались на дыбы и били задними копытами
в кузов колесницы. Возница объявил, что не может уже ни за что ручаться.
     Поспешивший  на  помощь  народ  обменивался  замечаниями насчет женщин,
которым   нечего   делать   и  которым  лучше  бы  сидеть  за  прялкой,  чем
загораживать дорогу добрым людям.
     - Днем  довольно  времени  для  прогулок!  - вскричал один гражданин, а
другой прибавил:
     - Если вон той попадет искра в локоны, то произойдет лесной пожар!
     Положение  поэтессы  становилось  с  каждой  минутой все невыносимее, и
теперь  она  сама  приказала  вознице повернуть назад. Но на улице, кишевшей
народом,  это было легче приказать, чем исполнить. Одна из лошадей разорвала
ремень,   прикреплявший  ярмо  к  дышлу,  прыгнула  в  сторону  и  потеснила
попятившуюся толпу, которая громко закричала.
     Бальбилла  хотела  соскочить  с  колесницы,  но  Клавдия,  вне  себя от
страха,  крепко  вцепилась  в нее, умоляя не оставлять ее на произвол судьбы
среди погибели.
     Избалованная  патрицианка  не  была  боязлива,  но  на  этот раз горько
пожалела  о том, что не послушалась Вера. Сначала она подумала: "Очень милое
приключение,  однако  же  оно  будет  совсем  прекрасно  только тогда, когда
кончится";  но потом ее отважный поступок потерял для нее всякую прелесть, и
она  стала  в  нем  раскаиваться.  Она уже была ближе к слезам, чем к смеху,
когда какой-то густой мужской голос позади нее крикнул повелительно:
     - Место для насосов! Отбросить в сторону все, что загораживает дорогу!
     Эти  ужасные  слова  заставили  Клавдию  упасть  на колени, но они дали
новые крылья сломленному мужеству Бальбиллы.
     Она узнала голос архитектора Понтия.
     Он, верхом на лошади, остановился прямо позади ее колесницы.
     Значит,  это  был тот самый всадник, которого Бальбилла видела скачущим
от моря к горящим амбарам, лежавшим выше, а потом опять к морю и обратно.
     Она повернулась к нему всем корпусом и позвала его по имени.
     Он  узнал  ее,  попытался  заставить  своего  коня,  рвавшегося вперед,
стоять  мирно, с улыбкой покачал головою, как будто желая сказать этим: "Она
сумасшедшая  и  заслуживает  головомойки, но можно ли сердиться на нее?" - и
тут  же отдал сопровождавшим его полицейским следующие приказания, как будто
Бальбилла была каким-нибудь тюком товара, а не знатной наездницей:
     - Отпрягите  лошадей,  мы  можем  употребить их на возку воды. Помогите
женщинам  выйти  из  колесницы.  Возьмите  их под свою охрану, Нонн и Лукан!
Теперь  оттолкните колесницу туда, в кустарник! Очистить место там, впереди!
Место для наших насосов.
     Каждое  их  этих  приказаний  было  немедленно  исполнено, как будто их
отдавал     какой-нибудь     главнокомандующий    хорошо    вышколенным    и
дисциплинированным солдатам.
     Когда  пожарные  трубы  двинулись  вперед,  Понтий  подъехал вплотную к
Бальбилле и сказал:
     - Император  в  безопасности.  Что  касается  тебя, то тебе хотелось бы
видеть  пожар  вблизи;  да  и в самом деле цвета вон там великолепны. У меня
нет  времени отвезти вас в Цезареум. Идите за мною. Вон там, по той стороне,
в  каменном доме портового сторожа вы будете в безопасности и можете с крыши
видеть  Лохиадский  дворец  и  весь  полуостров. У тебя будет редкое зрелище
перед  глазами,  благородная  Бальбилла; но прошу тебя не забывать при этом,
как   много   дней  честного  труда,  какие  богатства,  сколько  имущества,
приобретенного  тяжелым  и  прилежным  трудом,  погибают в этот час. То, что
служит  тебе  развлечением,  то  будет  многим  стоить горьких слез. Поэтому
будем  надеяться,  что  это  зрелище достигло теперь высочайшей точки своего
блеска и скоро кончится.
     - Я надеюсь и желаю этого от всего сердца! - вскричала девушка.
     - Я  это  знал. Я навещу вас, как только будет можно. Вы, Нонн и Лукан,
проведите  этих знатных женщин в дом портового сторожа. Скажите ему, что они
близкие  приятельницы  императрицы.  Куда  это  едут  насосы?  До  свидания,
Бальбилла.
     С  этими  словами архитектор ослабил поводья лошади и стал прокладывать
себе путь через толпу.
     Через  четверть часа девушка стояла на крыше каменного домика. Клавдия,
совершенно  истомленная  и не способная выговорить ни одного слова, осталась
в душной комнате сторожа и уселась на деревянной скамейке грубой работы.
     Молодая  римлянка смотрела теперь на пожар другими глазами, чем прежде.
Понтий   научил   ее  возмущаться  пламенем,  которое  незадолго  перед  тем
приводило  ее  в  восторг,  высоко  поднимаясь к небу. Оно было еще довольно
сильно,  когда  Бальбилла взошла на кровлю, но скоро ему, по-видимому, стало
все  труднее  и  труднее  бороться  с  черным  дымом,  поднимавшимся с места
пожара.
     Бальбилла  искала  глазами  архитектора  и  скоро  нашла  его,  так как
человек на лошади возвышался над толпою.
     Он  останавливался  то  у  одного,  то  у  другого из горевших амбаров;
однажды  она  совсем  потеряла  его из виду - в это время он был на Лохиаде.
Затем  он  показался  снова, и везде, где он оставался некоторое время, сила
огня ослабевала.
     Бальбилла  не  заметила,  что  ветер  повернул совсем в другую сторону.
Затем   наступило  затишье  и  стало  теплее.  Это  помогло  тушившим  пожар
гражданам,   но   девушка   приписывала   только  распорядительности  своего
энергичного  друга  то,  что  огонь во многих местах ослабевал, а в других и
совсем погас.
     Один  раз  она  видела,  как  он  велел  сломать  строение,  отделявшее
горевший  сарай  от  нескольких  оставшихся  не  тронутыми огнем кладовых, и
поняла цель этого распоряжения. Он отрезал дорогу пламени.
     В  другой  раз  она увидела Понтия на холме, перед ним стоял охваченный
ярким  пламенем сарай, в котором хранились канаты и бочки. Понтий повернулся
к  Бальбилле  лицом  и спокойными движениями руки стал указывать то туда, то
сюда.
     Его  фигура  и  конь,  беспокойно  прыгавший  под  ним,  были  окружены
ярко-красным  светом.  Великолепная  картина!  Девушка  дрожала за него, она
удивлялась  этому  неустрашимому,  энергичному,  твердому  человеку. И когда
горевшая  балка  обрушилась близко возле него и он заставил своего пугливого
коня,  который начал было кружиться с ним вместе, снова повиноваться поводу,
то  она  вспомнила  насмешку  претора, будто она настаивает на своем желании
ехать на Лохиаду с целью насладиться видом Антиноя, охваченного пламенем.
     Теперь  она  восторгалась  более достойным зрелищем; однако же ее живая
фантазия,   которая  иногда,  даже  вопреки  ее  воле,  придавала  формы  ее
неопределенным  мыслям,  представила ей образ прекрасного юноши, окруженного
ярким сиянием, которое все еще окрашивало горизонт.