принимает участие в их разговорах.
     Александрия,  место  соединения  наук  Востока  и Запада, видела другие
пиры, не похожие на эту грубую оргию!
     Умный,  серьезный  разговор  и  на  этот  раз  служил приправой к общей
трапезе  кружка  людей, принадлежавших к Музею; однако безумная роскошь Рима
проложила  себе  путь  в дома александрийских богачей, и даже благороднейшие
приобретения   человеческого  ума  незаметно  превратились  в  средства  для
наслаждения.  Человек  становился  философом,  чтобы  овладеть  победоносной
диалектикой  и  принимать  участие  во  всяких  беседах;  но  во  время пира
какой-нибудь  хорошо рассказанный анекдот возбуждал гораздо больше внимания,
чем глубокая, побуждавшая к размышлению мысль, требовавшая тонкого ответа.
     Какой  шум  и  гам,  какие  крики  раздавались  в  зале  во втором часу
пополуночи!   Как   стеснены   были   легкие   тяжелыми  испарениями,  какие
отвратительные  сцены  оскорбляли  зрение,  с  каким бесстыдством попирались
ногами    нравственность    и   приличия!   Ядовитое   веяние   разнузданной
чувственности  снесло  прочь  прекрасную сдержанность греческой натуры, и из
тумана   винных  паров,  окутывавшего  этот  хаос  бесновавшихся  бражников,
медленно поднимался бледный дух похмелья, косясь на жертвы следующего утра.
     Круг  лож,  на  которых  помещались  Флор, Фаворин и их александрийские
друзья,  казался  как  бы  островом  среди  бушующего моря оргии. Здесь тоже
усердно  осушались  кубки,  и  Флор  говорил  уже  заплетающимся  языком, но
все-таки здесь преобладала беседа.
     За  два  дня  перед  тем  император  посетил  Музей  и  вел там научный
разговор с самыми выдающимися учеными перед собравшимся кругом их учеников.
     Наконец завязался настоящий диспут.
     Достойна  удивления  была  остроумная  диалектическая ловкость, с какой
Адриан,  говоривший  на  чистейшем  аттическом  наречии, сумел загнать своих
противников в тупик.
     Император  оставил  знаменитое  ученое учреждение, дав своим оппонентам
обещание в скором времени сразиться с ними снова.
     Философы  Панкрат  и  Дионисийрассказывали  об  отдельных  эпизодах  этого  замечательного поединка умов и
расхваливали изумительную память и находчивость императора в возражениях.
     ______________
     
     - А  между  тем  вы  видели  его  не  в  лучшие  его минуты! - вскричал
галльский  софист  и  ритор  Фаворин.  -  Он  получил  от оракула угрожающее
предсказание,  и  звезды,  по-видимому,  подтверждают  его.  Это  портит ему
настроение.  Говоря  между нами, я знаю некоторых людей, превосходящих его в
диалектике,  но  в свои веселые часы он непреодолим - да, непреодолим. С тех
пор  как  мы  примирились  с  ним  снова,  он  относится ко мне, как брат. Я
защищаю его против каждого, потому что, как я уже сказал, Адриан мой брат.
     При  этих  хвастливых словах галл с вызывающим видом посмотрел горящими
глазами  кругом.  В опьянении он бледнел, становился обидчивым, хвастливым и
очень разговорчивым.
     - Ты  прав,  -  отвечал  ему Аполлоний, - но нам показалось, что он был
язвителен в споре. Его глаза были более мрачны, чем веселы.
     - Он  мой  брат,  - повторил Фаворин, - а что касается до его глаз, то,
клянусь  Геркулесом,  я  видел  их  блистающими,  как  яркое солнце и весело
мерцающие  звезды!  Я  его  рот! Я знаю его. Он мой брат, я бьюсь об заклад,
что  в  то  время,  как  он  снизошел  до  того,  чтобы с вами - это слишком
комично,  -  чтобы  с  вами  спорить, в каждом уголке его рта смеялся сатир,
так... посмотрите только сюда... так смеялся!
     - Я  остаюсь  при  своем  мнении.  Он  показался нам более угрюмым, чем
веселым, - повторил Аполлоний с досадой, а Панкрат прибавил:
     - Если  он  в  самом  деле  умеет шутить, то, право, он не дал заметить
этого.
     - Не  понимай дурно моих слов, - засмеялся галл. - Вы его не знаете, но
я  его  брат  и  имею право быть везде, где находится он. Вот я вам расскажу
два-три  анекдота о нем. Если бы я хотел, то мог бы описать его нутро, точно
оно  лежит  на  поверхности  вина  в  моем кубке. Итак, слушайте. Однажды он
осматривал  в  Риме  вновь отделанные термы Агриппы и увидел в аподитериумеодного  старика  ветерана,  который где-то сражался вместе с ним. Моя память
возбуждает   большое   удивление,  а  его  память  немногим  уступает  моей.
Император,  конечно,  узнал  ветерана  и  подходит  к нему. Старик назывался
Скавром...  да,  да, Скавром. Он не тотчас узнал цезаря; рубцы от ран у него
горели  после  ванны,  и он тер свою спину о грубый камень какого-то столба.
Адриан  спросил  его:  "Зачем  трешься  о  камень,  друг  мой?"  И Скавр, не
оборачиваясь   к   нему,  ответил:  "Затем,  что  у  меня  нет  раба,  чтобы
позаботиться  об  этом".  Послушали  бы вы, как засмеялся император! Щедрый,
каким  он  бывает  по  временам,  -  я  говорю,  по временам, - он сейчас же
подарил  Скавру  порядочную  сумму  денег и двух хороших рабов. Слух об этой
истории  быстро  распространился; и когда этот человек, которого вы считаете
не  способным шутить, через некоторое время вновь пришел в баню, на его пути
тотчас  же  встали два солдата, начали тереть свои спины о стену, как Скавр,
и  закричали  императору:  "Великий  цезарь,  у нас нет рабов!" - "Так трите
друг друга", - сказал император и пошел дальше.
     ______________
     
     - Превосходно! - засмеялся Дионисий.
     - Теперь  еще  другая  правдивая  история, - прервал его словоохотливый
галл.  -  Однажды  к  Адриану  пристал  какой-то  седоволосый человек, прося
милостыню.  Это  был  негодяй,  паразит, который переходил от одного стола к
другому  и  кормился  за  счет  чужого  кошелька и из чужих мисок. Император
знает  людей  и  прогнал его. Тогда этот попрошайка, чтобы не быть узнанным,
выкрасил  свои  седые  волосы в темный цвет и попытался подойти к императору
вторично.  Но  глаза  у Адриана зорки. Он указал просителю на дверь и сказал
при  этом  с самой серьезной миной: "Недавно я уже отказал в подаянии твоему
отцу".  В Риме ходит множество историй о подобных шутках императора, и, если
вы желаете, я расскажу вам еще целую дюжину их.
     - Ну,  рассказывай,  выкладывай  нам  свои  истории. Это все мои старые
знакомые,  - проговорил Флор заплетающимся языком. - А пока Фаворин болтает,
мы можем пить.
     Галл презрительно посмотрел на римлянина и быстро возразил:
     - Мои речи чересчур хороши для пьяных.
     Флор  начал  придумывать  ответ, но, прежде чем нашел его, приближенный
раб Вера вбежал в пиршественную залу, крича:
     - На Лохиаде пожар, во дворце императора...