заметив  ее.  У  них  было  уже двое детей. Служба оставляла рабу очень мало
времени  для  семейных  радостей в обществе красивой подружки и двоих детей,
которых  она  ему  родила;  но  мысль о семье всегда доставляла ему счастье,
когда он со своим повелителем выезжал на охоту или странствовал по империи.
     Семь  месяцев  он  ничего не слыхал о своей семье, но в Пелузии получил
письмо,  которое  было  переслано  ему  из  Остии  в Египет вместе с почтой,
прибывшей  на  имя  императора.  Он  не  умел  читать и, вследствие быстрого
передвижения  императора,  только  на  Лохиаде мог узнать, что заключалось в
этом   письме.   Перед   отходом  ко  сну  Антиной  прочел  Мастору  письмо,
составленное  публичным  писцом от имени брата, и его содержание было такого
рода, что не могло не потрясти сердце раба.
     Его  хорошенькая  женка  убежала из дома и отправилась странствовать по
свету  с каким-то греком-корабельщиком; его старший сын, любимец его сердца,
умер;  его  дочь, очаровательная светлокудрая Туллия, с беленькими зубками и
кругленькими  ручками,  которыми  она,  бывало,  старалась  вцепиться  в его
стриженые  волосы  или  ласково  гладила их, была помещена в жалком домишке,
где воспитывались сироты умерших рабов.
     Еще  два  часа  тому  назад  он в своем воображении обладал собственным
домашним  очагом  и  обществом милых ему существ; теперь же все это исчезло.
Но  как  ни  терзало  его  горе  жестокой  рукой, он не смел всхлипывать или
стонать  и даже беспокойно ворочаться с боку на бок, потому что его господин
обладал  чутким  сном  и всякий шум мог разбудить его. Как всегда, он должен
был  и  завтра  с  восходом солнца явиться к императору веселым, а между тем
ему  казалось,  что  сам  он  гибнет,  как  погибли его домашний приют и его
счастье.
     Горе разрывало ему сердце, но он не шевелился и подавлял в себе стоны.


XIII

     Не менее бессонную ночь провела и Селена, дочь смотрителя Керавна.
     Суетное  желание  отца, чтобы Арсиноя вместе с дочерьми богатых граждан
участвовала  в  зрелищах,  устраиваемых в честь императора, наполнило сердце
ее  новой  тревогой.  Это был решительный удар, который должен был разрушить
здание  их  призрачной  жизни,  и  без  того  стоявшее  на  зыбкой  почве, и
ввергнуть в нищету и позор ее вместе со всем семейством.
     Если  последняя  вещь,  имеющая  какую-нибудь  ценность, будет продана,
если  кредиторы,  как  раз  во  время  пребывания  императора в Александрии,
потеряют  терпение  и захватят их имущество или же постараются запереть отца
в  долговую  тюрьму,  то  разве нельзя сказать наверное, что тогда его место
получит  кто-нибудь  другой  и  она  со  своими сестрами и братом очутится в
самом бедственном положении...
     А  тут  Арсиноя  лежит  рядом  с нею и спит таким же спокойным глубоким
сном,  как  слепой Гелиос и другие малютки. Перед отходом ко сну она со всею
сердечностью,   со   всем   доступным   ей   красноречием  пыталась  убедить
легкомысленную  девушку,  просила и умоляла ее решительно объявить отцу, что
она,  подобно  Селене, тоже не примет участия в предстоящем шествии. Арсиноя
же  сперва  сердито  оборвала  ее,  а  потом  заплакала  и наконец строптиво
заявила,  что,  может  быть, какой-нибудь выход еще найдется и что Селена не
смеет запрещать то, что отец разрешил.
     Селена  охотнее  всего разбудила бы Арсиною, спавшую рядом с нею мирным
сном,  но  она уже привыкла нести одна все домашние заботы, привыкла также и
к  тому, что сестра с досадой отстраняла ее всякий раз, когда та пыталась ее
образумить, и потому оставила ее в покое.
     У  Арсинои  было доброе, нежное сердце, но она была молода, прекрасна и
суетлива.  Ласковыми  словами  можно  было  добиться  от нее всего. А Селена
постоянно  заставляла  ее  чувствовать  свое превосходство благодаря большей
зрелости характера.
     Поэтому   не   было   дня,  чтобы  между  этими  столь  различными,  но
расположенными  друг  к  другу  сестрами  дело  не доходило до ссоры и слез.
Арсиноя  всегда  первая  предлагала  примирение, но Селена редко отвечала на
самые  ласковые  слова  сестры  более дружелюбными выражениями, чем "брось!"
или  "знаю  уж,  знаю!". Ее обращение внешне носило печать бессердечности, и
нередко  она  доходила  даже  до  слов,  звучавших  враждой.  Сотни  раз они
ложились  в  постель,  не  пожелав  друг  другу  доброй  ночи,  и  еще  чаще
обходились без приветствия по утрам.
     Арсиноя  любила  говорить,  но  в  присутствии  Селены  была молчалива;
Селена  радовалась  немногому,  Арсиноя  - всему, что веселит юность; Селена
заботилась  о житейских нуждах детей, Арсиноя - об их играх и куклах. Первая
охраняла  и  наставляла  их  с  боязливой  заботливостью, прозревая в каждой
мелкой  шалости  зачаток  будущего порока; вторая склоняла их к шалостям, но
зато  раскрывала  их  сердца для веселья и поцелуями достигала большего, чем
Селена - упреками.
     Селена,  когда  ей нужно было что-нибудь от детей, должна была звать их
по  нескольку  раз,  а  к Арсиное они бежали сами, как только завидят ее; их
сердца  принадлежали  Арсиное, и это было обидно Селене, которая видела, что
ее  сестра  своими  шалостями  в  праздные  часы добивается более сладостной
награды,  чем  она  своими  заботами, усилиями и тяжелой работой, за которой
она часто проводила целые ночи.
     Однако  же  дети  никогда не бывают совсем несправедливы, только платят
они  сердцем, а не головой; кто дарит им более теплую любовь, тому они часто
ее  возвращают.  Конечно, в эту ночь Селена не с чувством сестры смотрела на
спящую Арсиною, да и та уснула не с очень любезными словами на устах.
     Однако  обе  сестры  горячо  любили  друг  друга,  и если бы кто-нибудь
попытался  хоть  одним словом задеть одну в присутствии другой, то тотчас же
узнал  бы,  какая  искренняя  привязанность соединяет оба эти столь различно
созданных сердца.
     Но  ни  одна  девятнадцатилетняя  девушка  не  страдает  бессонницей  в
течение  всей ночи. И Селеной изредка овладевал сон на какие-нибудь четверть
часа, и каждый раз ей при этом снилась сестра.
     Один  раз  привиделась  ей  Арсиноя,  наряженная царицей и преследуемая
безобразными  ругательствами  нищих  детей.  Затем  она видела, как сестра в
шаловливой  возне  с  Поллуксом  разбила  бюст  матери,  стоявший на круглой
площадке  под  их  балконом.  Наконец  ей  приснилось,  что  сама она, как в
детстве,  играет  со  скульптором  в  саду  у  привратника; они вдвоем лепят
пирожки  из  песка,  а Арсиноя бросается на едва готовые пирожки и топчет их
ногами.
     Крепкого,  освежающего  сна  юности,  сна  без  сновидений,  прекрасная
бледная  девушка  не  знала уже давно: ибо сладкая дрема снисходит скорее на
тех,  кто  днем отдыхает, чем на чрезмерно утомленных, а такой Селена бывала