- Скажи своему господину, что он может войти.
     Как только раб вышел из комнаты, император сказал Антиною:
     - Презабавная  штука!  Каков  должен быть Юпитер, которому предшествует
подобный орел!
     Керавн  не  заставил долго ждать себя. Пока он расхаживал взад и вперед
по  коридору  перед  императорскими  покоями, его раздражение еще усилилось.
Ибо  то,  что  архитектор,  уже  осведомленный  рабом о родословной и звании
посетителя,  заставил  его прождать несколько минут (из коих каждая казалась
ему  в  четверть  часа),  он  счел  пренебрежением  к  своей особе. Даже его
предположению,  что римлянин самолично введет его в комнату, не суждено было
оправдаться, ибо ответ раба гласил кратко: "Может войти".
     - Он  сказал  "может", а не "пожалуйста" или "пусть сделает милость"? -
переспросил смотритель.
     - Он сказал "может", - подтвердил раб.
     Керавн  испустил краткий возглас: "Вот как!.." - поправил золотой обруч
на  локонах,  откинул  голову  назад,  с  глубоким  вздохом скрестил руки на
широкой  груди и приказал негру: "Отвори дверь". Исполненный достоинства, он
переступил  порог. Затем, чтобы не нарушить правил вежливости, он поклонился
в  пространство  и  уже  хотел  начать в резких выражениях свой разговор, но
взгляд  на  императора,  блестящее убранство комнаты, явившееся в ней только
со  вчерашнего  дня,  а  вероятно,  также  и  далеко не приветливое ворчание
собаки заставили его понизить тон.
     Его  раб  вошел  за ним и искал безопасного места между дверью и ложем;
сам  же  Керавн,  превозмогая  свой  страх  перед  Аргусом,  прошел далеко в
глубину комнаты.
     Император  поместился  у  подоконника,  слегка  опираясь  ногою  на шею
собаки,  и  смотрел  на  Керавна  как  на  какую-то замечательную диковинку.
Взгляд  его  встретился  с глазами дворцового смотрителя и показал тому, что
он  имеет  дело с более важным лицом, чем ожидал. Но именно поэтому гордость
Керавна,  так  сказать,  поднялась на дыбы, и хотя не в таких резких словах,
какими  он  первоначально думал высказать свое неудовольствие, но все-таки с
напыщенным достоинством он спросил:
     - Стою   ли   я  перед  новым  гостем  Лохиады,  архитектором  Клавдием
Венатором из Рима?..
     - Да,  стоишь,  -  отвечал  император и бросил искоса лукавый взгляд на
Антиноя.
     - Ты  нашел ласковый прием в этом дворце, - продолжал Керавн, - подобно
моим  отцам,  которые  управляли  им  несколько  столетий, я тоже умею свято
чтить законы гостеприимства.
     - Я   изумлен   древностью   твоего  рода  и  преклоняюсь  перед  твоим
благонамеренным  образом  мыслей,  - отвечал в том же тоне Адриан. - Что еще
предстоит узнать нам от тебя?
     - Я  пришел  сюда  не  для  того, чтобы рассказывать истории, - отвечал
Керавн,  в  котором  поднялась желчь, так как ему показалось, что он заметил
насмешливую  улыбку  на  губах  архитектора. - Я пришел сюда не затем, чтобы
рассказывать  истории,  а  с  жалобой на то, что ты, будучи ласково принятым
гостем, так мало стараешься охранить своих хозяев от вреда.
     - Что  это  значит?  - спросил Адриан, причем встал со своего сиденья и
мигнул  Антиною,  чтобы  тот крепко держал собаку, так как Аргус обнаруживал
особенную  антипатию к Керавну. Видимо, он чувствовал, что тот явился не для
того, чтобы оказать его хозяину какую-нибудь любезность.
     - Эта  опасная,  скалящая  зубы  собака  принадлежит  тебе?  -  спросил
смотритель.
     - Да.
     - Сегодня  утром она сбила с ног мою дочь и разбила драгоценный кувшин,
который та несла.
     - Я  слышал  об  этом  несчастье,  -  отвечал Адриан, - и много бы дал,
чтобы его не случилось. За кувшин ты получишь богатое вознаграждение.
     - Прошу   тебя,   к  злу,  которое  постигло  нас  по  твоей  вине,  не
присоединять  еще  оскорблений.  Отец, дочь которого подверглась нападению и
ранена...
     - Значит, Аргус все-таки укусил ее? - вскричал Антиной в испуге.
     - Нет,  -  отвечал  Керавн, - но ее голова и нога повреждены вследствие
ее падения, и она сильно страдает.
     - Это  прискорбно; а так как я сам имею некоторые сведения во врачебном
искусстве, то охотно попытаюсь оказать помощь бедной девушке.
     - Я  плачу  настоящему  лекарю,  который лечит мое семейство, - отвечал
смотритель,  отклоняя  предложение  Адриана,  -  и  пришел сюда просить или,
говоря прямо, требовать...
     - Чего?
     - Во-первых, чтобы передо мной извинились.
     - На  это  архитектор  Клавдий  Венатор  всегда  готов, если кто-нибудь
потерпел  вред  от  него  самого или от его окружающих. Повторяю тебе, что я
искренне  огорчен случившимся и прошу тебя передать потерпевшей девушке, что
ее горе - мое собственное горе. Чего ты желаешь еще?..
     Черты  Керавна  прояснились  при  последних  словах, и он отвечал менее
раздраженным тоном, чем прежде:
     - Я  должен  просить  тебя  привязать  твою собаку, запереть или другим
каким-нибудь способом сделать ее безвредною.
     - Это слишком! - вскричал император.
     - Это  только  справедливое требование, - решительно возразил Керавн. -
Жизнь  моя  и  моих  детей  находится  в  опасности,  пока  этот дикий зверь
свирепствует на свободе.
     Адриан  ставил  монументы своим издохшим собакам и лошадям, а его Аргус
был  ему  не менее дорог, чем иным бездетным людям их четвероногие товарищи;
поэтому  требование смешного толстяка показалось ему дерзким и чудовищным, и
он вскричал с негодованием:
     - Вздор!.. За собакою будут присматривать, вот и все!..
     - Ты  посадишь ее на цепь!.. - потребовал Керавн, вращая зрачками. - Не
то найдется кто-нибудь, кто сделает ее безвредною навсегда.
     - Подлому  убийце  придется  тогда  плохо!  - вскричал Адриан. - Что ты
думаешь об этом, Аргус?
     Собака  поднялась  при этих словах и схватила бы Керавна за горло, если
бы ее господин и Антиной не удержали ее.
     Керавн  чувствовал,  что  Аргус  угрожает ему, но в эту минуту он был в
таком  возбуждении, что скорее позволил бы растерзать себя, чем отступил бы.
Он находился во власти гнева, возникшего из оскорбленной гордости.
     - Значит,  и  меня  в  этом  доме будут травить собакой?.. - спросил он
вызывающим  тоном  и  уперся  руками в бока. - Все имеет свои границы, в том
числе  и  мое  терпение относительно гостя, который, несмотря на свой зрелый