Никогда  еще  сердце  вифинца  не  билось  так сильно, как в те краткие
мгновения,  в  которые  ему было разрешено прикасаться к руке Селены. Он вел
ее,  словно  одурманенный,  но  все,  же  успел  заметить, что она страдает,
поднимаясь по немногим ступеням маленькой лестницы.
     - Пожалей  же  себя  и  останься  сегодня  дома,  - еще раз попросил он
неуверенным голосом.
     - Вы  все  мне  надоели,  - ответила она с досадой. - Мне нужно идти, и
здесь недалеко.
     - Могу я проводить тебя? - спросил он.
     Она засмеялась и отвечала с оттенком насмешки в голосе:
     - Разумеется,  нет!..  Проводи  меня  только через проход, чтобы собака
опять не напала на меня, а затем иди куда хочешь, но не со мною.
     Он  повиновался  ей,  и, когда в том месте, где проход примыкал к одной
из  больших  зал,  он  сказал ей "прощай", она поблагодарила его несколькими
любезными словами.
     Для  выхода  из  квартиры Керавна на двор было два пути. Один вел через
круглую  площадку  с  бюстами  женщин  из  рода  Птолемеев и через множество
террас,  поднимавшихся  и  спускавшихся  на первый двор; другой, ровный, вел
через  комнаты  и  залы  дворца.  Селена  должна была выбрать этот последний
путь,  так  как  ей  было невозможно с больной ногой взбираться и спускаться
без  посторонней  помощи  по  такому  множеству  ступеней;  но  она неохотно
решилась  на  это,  зная,  как  много  мужчин  толпится  именно в этом месте
благодаря работам, производимым во дворце.
     Для  ограждения  себя  она предпочитала попросить Поллукса проводить ее
через  толпу  работников и грубых рабов до дома его родителей. Но решиться и
на  это  ей  было  нелегко,  так как с того дня, как Поллукс показал бюст ее
матери  Арсиное прежде, чем ей, она сердилась на художника, для которого так
недавно  открылась  ее бедная любовью душа. И ее гнев против него не слабел,
а с течением времени все усиливался.
     Да,  во  все  часы дня и при всем, что она делала, Селена уверяла себя,
что  имеет основание быть недовольной. Зачем он вчера показал изображение ее
матери прежде Арсиное, а потом ей?
     Теперь  она  собиралась  спросить его: для кого из двух-для нее или для
сестры  -  он  выставил  бюст  на  площадке  - и дать ему почувствовать свое
неудовольствие.
     Она  должна  была  также  сообщить  ему, что не может позировать в этот
вечер. Это было невозможно уже по причине боли в ноге.
     С  этой  все усиливающейся болью она переступила через порог залы муз и
приблизилась к перегородке, скрывавшей друга ее детства.
     Он  был не один, так как за перегородкой разговаривали. Судя по голосу,
Поллукс  находился в обществе женщины. Селена еще издали услыхала ее веселый
смех.
     Когда  затем  она остановилась у ширм, чтобы позвать Поллукса, женщина,
которая,  как  теперь  можно  было заключить, служила ему моделью, возвысила
голос и весело вскричала:
     - Ну,  уж  это  слишком! Ты хочешь исполнять обязанности моей служанки!
Чего только не позволяет себе этот художник!..
     - Скажи  "да",  -  попросил  Поллукс  тем  добродушно-веселым  голосом,
которым  он  не  раз  пленял  сердце  Селены.  -  Ты  изумительно прекрасна,
Бальбилла;  но  если  бы  ты  позволила мне поступить по-своему, то могла бы
быть еще прекраснее.
     За перегородкой снова раздался игривый смех.
     Веселый  тон  художника,  должно  быть, очень неприятно подействовал на
бедную  Селену,  потому  что  ее  плечи  высоко поднялись, а прекрасное лицо
приняло  такое страдальческое выражение, как будто она почувствовала сильную
боль.   И   она   прошла  мимо  перегородки  Поллукса,  шутившего  со  своей
красавицей; а затем через двор на улицу.
     Что  причинило  несчастной  такую  жестокую муку?.. Стесненные домашние
обстоятельства,  ее собственное физическое страдание, усиливавшееся с каждым
ее  шагом,  или  же окаменевшее раненое сердце, обманутое в своей только что
расцветшей прекраснейшей и последней надежде?..


XVI

     Обычно,  когда  Селена выходила на улицу, не один мужчина с восхищением
оборачивался  на  нее;  но  сегодня  ее свита состояла всего из двух уличных
мальчишек.  Они  все  время  кричали  ей  вдогонку:  "Хлип-хлюп!"  Этот крик
безжалостных   сорванцов   был  вызван  слабо  подвязанной  к  больной  ноге
сандалией, которая при каждом шаге стучала о мостовую.
     В  то  время  как  Селена  с  жестокой  болью  в  ноге  приближалась  к
папирусной  мастерской, радость и счастье вернулись к Арсиное, так как, едва
ее  сестра  и  Антиной  вышли,  Хирам  обратился  к  ней с просьбой показать
флакончик, подаренный ей красивым юношей.
     Внимательно  осматривая флакон, купец поворачивал его то той, то другой
стороной  к  солнцу,  пробовал  его  звук,  проводил  по  нему камнем своего
перстня и пробормотал про себя: "Vasa murrhina"     ______________
     драгоценного  материала  (возможно,  из  одного  из видов агата), доходили в
цене до 300 тыс. сестерциев, или 341,1 кг серебра.

     От  тонкого  слуха  Арсинои  не  ускользнули  эти  слова, а от отца она
слыхала,  что  мурринские  вазы  -  драгоценнейшие из всех сосудов, которыми
богатые  римляне  украшают  свои  парадные  комнаты.  Поэтому  она тотчас же
объявила  Хираму,  что  ей  известно, какие большие суммы платят за подобные
флаконы,  и  что она и свой не продаст ему дешево. Он начал предлагать цену;
она  со  смехом  запросила  вдесятеро, и после долгого спора с девушкой то в
шутливом, то в чрезвычайно серьезном тоне финикиец наконец сказал:
     - Две тысячи драхм, ни одного сестерция больше.
     - Этого,  конечно, далеко не достаточно, - отвечала Арсиноя, - но так и
быть, возьми его.
     - Менее  прекрасной  продавщице  я  едва  ли  дал бы половину, - сказал
Хирам.
     - А я тебе уступлю флакон только потому, что ты так вежлив.
     - Деньги я пришлю тебе до захода солнца.
     Эти  слова  заставили  призадуматься  девушку,  которая  вся  сияла  от
радости  и  приятного  изумления и была готова броситься на шею лысому купцу
или  своей еще менее красивой рабыне и даже всему миру. Отец ее скоро должен
был  вернуться домой, и она не сомневалась, что он не одобрит ее поступок и,