стебли рассортировывались по качеству содержащейся в них мягкой сердцевины.
     Следующие  комнаты,  где  мужчины  отделяли  зеленую  кожицу стеблей от
сердцевины,  и  длинные залы, где особенно искусные работники острыми ножами
разрезали  последнюю  на  длинные, в палец шириною, влажные полосы различной
тонкости,   казались   Селене,   чем   дальше  она  шла,  все  длиннее,  все
бесконечнее.
     В  другое  время  здесь,  справа  и  слева  от  широкого прохода, через
который  рабы  переносили  готовые  пластинки  в  сушильню,  сидели длинными
рядами  работники,  разрезавшие  сердцевины, каждый за особым столиком, но в
этот  день  они  большею  частью оставили свои места и болтали друг с другом
или складывали деревянные тиски, ножи и оселки.
     В   середине   этого   помещения   рука  Селены  соскользнула  с  плеча
провожатой. У нее закружилась голова, и она прошептала:
     - Не могу больше.
     Горбунья  поддержала  ее как могла, и, хотя она сама не была сильна, ей
удалось  довести, или, вернее, донести, Селену до пустой скамьи и усадить ее
там.
     Несколько  работников  собрались  вокруг  упавшей  в  обморок девушки и
принесли  воды.  Когда больная наконец снова открыла глаза и они узнали, что
она  работает  в  тех  отделениях,  где склеивают готовые листы папируса, то
некоторые из них вызвались отнести ее туда.
     Прежде  чем  Селена  выразила  свое  согласие,  они схватили скамейку и
высоко  подняли  легкую  ношу.  Поврежденная  нога висела теперь в воздухе и
причиняла  страждущей  такую  боль, что она вскрикнула, попыталась притянуть
больную  ногу  к себе и схватилась за лодыжку. Ее спутница тотчас оказала ей
помощь:  она  взяла  ногу  Селены  и  поддерживала  ее  с  нежной осторожной
заботливостью.
     Глаза  всех  устремились  на  девушку, точно в триумфе реявшую высоко в
воздухе.  Страждущая  Селена  чувствовала  это,  но  ей  казалось, будто она
какая-нибудь  преступница, которую ведут по улицам, чтобы выставить на позор
перед гражданами.
     В  больших  помещениях, где в одном месте мужчины, в другом - опытные и
особенно  ловкие  девушки и женщины крестообразно склеивали высушенные узкие
полосы  папируса  в  листы,  она почувствовала в себе достаточно силы, чтобы
плотно укутать покрывалом свое низко склоненное лицо.
     Арсиноя  и  она  сама  проходили  через  эти  отделения,  всегда плотно
прикрыв  лицо, чтобы оставаться неузнанными, и снимали свои покрывала только
в  маленькой  комнате,  где  они  с  двумя десятками других женщин склеивали
листы. Теперь все эти женщины смотрели на нее пытливым и любопытным взором.
     Правда,  ее  нога  причиняла  ей  боль;  правда, рана на голове горела;
конечно,  она чувствовала себя несчастной, однако же в ее душе было довольно
места  для  гордости  нищего,  унаследованной  от  отца, и для унизительного
сознания, что эти ничтожные люди считают ее своею ровнею.
     В   ее  рабочей  комнате  трудились  только  свободные  женщины,  но  в
мастерской  работало  более тысячи невольников, и ей было бы так же противно
разделять с ними что-либо, как есть из одного блюда с животными.
     Однажды,  когда  в доме был недостаток во всем, ее отец сам навел ее на
мысль  о  мастерской,  сказав,  что  дочери какого-то обедневшего гражданина
унижают  себя,  когда  они,  для  того чтобы зарабатывать деньги, занимаются
папирусным  мастерством.  Конечно,  им платят довольно хорошо, говорил он, и
на  вопрос  Селены  сообщил  ей  сведения  о размерах получаемой ими платы и
назвал  богатого  владельца  мастерской,  купившего  их гражданскую честь за
свое золото.
     Вскоре  затем  она  отправилась  туда  одна, переговорила обо всем, что
было  нужно,  с  управляющим  и  затем  вместе  с Арсиноей начала работать в
мастерской,  где  обе они вот уже два года, день за днем, по нескольку часов
кряду склеивали готовые листы папируса.
     Как  часто  Арсиноя,  в  начале  недели или когда чувствовала особенное
отвращение   к   работе,   отказывалась  идти  с  нею  на  фабрику;  сколько
красноречия  должна  была  употреблять  Селена, как много лент покупать, как
часто  соглашаться  на  участие  в  каком-либо  зрелище,  посещение которого
поглощало  половину заработной платы за целую неделю, чтобы побудить Арсиною
не  оставлять  работы  и  не  дать  ей  привести  в исполнение свою угрозу -
рассказать отцу, где они совершали свои так называемые прогулки.
     Когда  Селена,  донесенная  до самой двери мастерской, уселась на своей
обычной  рабочей  скамье перед длинной доской, на которой нужно было склеить
сотню  готовых  листов  папируса,  она  едва  была  в состоянии снять с лица
покрывало.
     Она  растянула перед собой верхний лист, обмакнула кисточку в склянку с
клеем  и  начала водить ею по краю листа; но среди этой работы силы оставили
ее,  и  легкое  орудие выпало из ее пальцев. В отчаянии она положила руки на
стол, прижалась лицом к ладоням и тихо заплакала.
     В  то время как ее слезы медленно текли, плечи вздрагивали и конвульсии
одна  за  другой  заставляли  дрожать  все  ее  тело, одна женщина, сидевшая
против  Селены,  подозвала  к  себе горбунью и тихо пошепталась с нею. Затем
крепко  и  сердечно  пожала  ей  руку  и  посмотрела в лицо своими большими,
холодными, но чистыми и ярко блестевшими глазами.
     Тогда  горбунья  молча  села  на  пустое  место  Арсинои возле Селены и
подвинула  к  женщине  меньшую половину лежавших перед Селеной листов. И обе
они начали прилежно клеить.
     Они  уже  давно  были заняты этой работой, когда Селена подняла наконец
голову  и  снова  попробовала  взять  кисть.  Она  посмотрела  вокруг себя и
увидела  свою  спутницу,  которую  она  даже  не  поблагодарила  за помощь и
которая теперь усердно работала, сидя на месте Арсинои.
     Своими  все  еще  влажными от слез глазами она вопросительно посмотрела
на  соседку, и так как последняя, вполне отдавшись своей работе, не заметила
взгляда  больной,  то  Селена  сказала  скорее  удивленным,  чем приветливым
шепотом:
     - Это  место  моей сестры. Сегодня ты можешь им пользоваться, но, когда
фабрика снова откроется, сестра должна опять сидеть рядом со мною.
     - Знаю,  знаю,  -  застенчиво отвечала работница. - Я только приготовлю
вон  те твои листы, так как мне нечего больше делать и по твоему лицу видно,
какую боль причиняет тебе нога.
     Все,  что  случилось,  было  для  Селены так странно и ново, что она не
поняла, что - ей говорила соседка, и отвечала, пожимая плечами:
     - Заработай,  сколько  можешь;  я  не возражаю: ведь у меня сегодня все
равно ничего не выйдет.
     Горбунья  покраснела  и  нерешительно  взглянула на сидевшую против нее
женщину.  Та  тотчас  же  оставила  свою  кисточку  и,  обращаясь  к Селене,
сказала: