- Мария  не  то  хотела  сказать,  дитя  мое.  Она  взяла  на себя одну
половину  твоей  дневной  работы,  а  я другую, чтобы твоя болезнь не лишила
тебя дневной платы.
     - Неужели  я  кажусь  такой  бедной?  -  спросила дочь Керавна, и яркий
румянец залил ее бледные щеки.
     - Совсем  нет,  дитя, - отвечала женщина. - Ты и твоя сестра, наверное,
принадлежите  к  хорошему дому; но доставь нам удовольствие и позволь помочь
тебе.
     - Я не знаю... - проговорила Селена, запинаясь.
     - Если  бы ты видела, что мне трудно наклониться, ветер сдул бы вот эти
листы  на пол, то неужели ты не подняла бы их охотно вместо меня? - спросила
женщина.  -  То,  что  мы  делаем  теперь  для  тебя, только немногим больше
подобной  услуги.  Мы  покончим  в  несколько минут, и затем нам можно будет
уйти  вслед  за  другими.  Я,  как тебе известно, ваша надзирательница и все
равно  должна  оставаться  здесь до тех пор, пока последняя из вас, клейщиц,
не покинет мастерскую.
     Селена,  разумеется,  чувствовала,  что  она обязана этим двум женщинам
благодарностью  за  их  добрую услугу, и все-таки эта услуга казалась ей как
бы  милостыней.  Поэтому  она  быстро  и  все  еще с нежной краской на щеках
отвечала:
     - Я   очень   признательна   вам  за  ваше  доброе  предложение,  очень
признательна;  но здесь ведь работает каждый за себя, и я не могу позволить,
чтобы вы подарили мне то, что заработали сами.
     Этот  отказ  сорвался с уст Селены с решительностью, далеко не лишенной
высокомерия,  но  это  не  смутило добродушного спокойствия женщины, которую
работницы обычно называли вдовою Анной.
     И,  посмотрев  на  Селену  спокойным  взглядом  своих больших глаз, она
ласково отвечала:
     - Мы  работали для тебя охотно, дочь моя, и божественный мудрец сказал,
что  давать  лучше,  чем  принимать.  Понимаешь  ли  ты,  что  это значит? В
настоящем  случае  это  значит,  что  хорошим людям гораздо приятнее оказать
услугу,  чем  получить  хороший  подарок.  Ты  сказала,  что благодарна нам;
неужели же теперь ты хочешь испортить нам нашу радость?
     - Я не совсем понимаю... - отвечала Селена.
     - Не  понимаешь?  -  прервала  ее  вдова  Анна.  - Так попробуй оказать
другим  какую-либо  услугу  с  сердечной  любовью,  и  ты  увидишь,  как это
приятно,  как  радуется  при  этом  сердце, как это превращает всякий труд в
удовольствие.  Не  правда  ли,  Мария, ведь мы искренне поблагодарим Селену,
если она не помешает нашему удовольствию поработать за нее?
     - Я делала это так охотно, - сказала та, - да вот я и кончила.
     - И  я  тоже,  -  сказала  вдова,  прижимая  платком  последний  лист к
другому,  ближайшему,  и  затем  соединяя законченные ею полоски с полосками
Марии.
     - Очень  вам  благодарна,  -  пробормотала  Селена,  опустив  глаза,  и
поднялась  со  скамейки. При этом она попробовала встать на больную ногу, но
почувствовала такую боль, что снова с легким криком опустилась на скамейку.
     Вдова  подбежала  к  ней,  села возле нее, с нежной осторожностью взяла
поврежденную  ногу  Селены  в свои изящные узкие руки, внимательно осмотрела
ее, слегка пощупала и затем в ужасе воскликнула про себя:
     - Спаситель мой! И с такой ногой она шла по улицам?
     Затем она повернула лицо к Селене и сказала сердечно:
     - Бедная,  бедная  девочка!  Как  должна ты страдать! Как въелись ремни
сандалии в распухшее тело! Это ужасно! Впрочем... Ты далеко отсюда живешь?
     - Я могу дойти домой в полчаса.
     - Невозможно!  Дай  мне  сперва посмотреть на моей табличке, сколько ты
можешь  требовать  у  казначея.  Я  принесу  эти деньги, и тогда увидим, что
можно  сделать  для  тебя.  А ты, дочь моя, покамест посиди спокойно. Мария,
поставь  ей  скамеечку под ноги и осторожно распусти ей ремни на лодыжке. Не
бойся, дитя, у нее нежная, осторожная рука.
     С  этим  уверением  она встала, поцеловала Селену в лоб и в глаза, а та
со слезами обняла ее и голосом, дрожавшим от волнения, повторила только:
     - Анна, милая Анна!
     Подобно  тому  как  в октябрьский день теплый солнечный свет напоминает
путнику  о  минувшем  лете,  так  весь облик и все действия вдовы напоминали
Селене  о давно утраченной любви и заботливости покойной матери. К горечи ее
страданий    примешивалось    что-то   отрадно-сладкое.   Она   с   чувством
благодарности  кивнула  вдове и покорно осталась на своем месте. Так отрадно
было  снова  быть послушной, повиноваться охотно, чувствовать себя ребенком,
ощущать в своем сердце благодарность за эту любовную заботливость.
     Вдова  удалилась,  а  Мария  встала перед Селеной на одно колено, чтобы
распустить и снять ремни, которые вдавливались в распухшую ногу.
     Мария  принесла  воды  и  освежила ее лоб и воспаленную рану на голове.
Когда  Селена  снова  открыла глаза, Анна вернулась. Вдова погладила больную
по густым мягким волосам. Селена улыбнулась и спросила тихим голосом:
     - Я спала?
     - Ты  закрыла  глаза,  милое  дитя,  -  отвечала надзирательница. - Вот
плата  твоя  и твоей сестры за двенадцать дней. Не двигайся, я положу деньги
в  твою кошелку. Марии не удалось развязать сандалию, но сейчас придет врач,
которого  мастерская  держит для своих людей, и он укажет, что нужно сделать
с  твоей  больной ногой. Управляющий велел приготовить для тебя носилки. Где
вы живете?
     - Мы? - спросила Селена с испугом. - Нет, нет, я пойду домой пешком.
     - Но,  милое  дитя,  ты не дойдешь вот до того порога, даже если мы обе
будем вести тебя.
     - Так  велите  принести  носилки  с улицы. Мой отец... впрочем, об этом
нет надобности знать никому!.. Я не могу...
     Вдова  Анна  кивнула  Марии,  чтобы  та вышла. Когда дверь за горбуньей
затворилась,  Анна  взяла  стул, села против Селены, положила руку на колено
ее здоровой ноги и сказала:
     - Теперь  мы  одни.  Я  не  болтлива и, разумеется, не употреблю во зло
твоего  доверия.  Скажи  мне  спокойно:  к  какому  дому ты принадлежишь? Ты
веришь, что я желаю тебе добра, не правда ли?
     - Да,  - искренне отвечала Селена и посмотрела в правильно очерченное и
обрамленное  гладкими каштановыми волосами лицо вдовы, каждая черта которого
носила отпечаток сердечной доброты. - Да, ты даже напоминаешь мне мою мать.
     - Я могла бы быть твоей матерью, - сказала Анна.
     - Мне уже девятнадцать лет.
     - Уже?  -  улыбнулась  Анна.  - Моя жизнь, милая девушка, вдвое длиннее
твоей.  У  меня  тоже был ребенок, сын, и он был взят от меня еще маленьким.
Теперь он был бы одним годом старше тебя, дочь моя. Жива ли твоя мать?