Она  тотчас  узнала  себя  и  в первую минуту громко засмеялась; но чем
дольше  она смотрела на карикатуру, тем более во взгляде ее отражались гнев,
досада и негодование.
     Она  знала  каждую  черту  своего лица, знала, что в нем было красиво и
что  менее  красиво,  но это изображение беспощадно выставляло на вид только
менее  приятное и преувеличивало недостатки с изысканной злостью. Эта голова
была  отвратительна  до  ужаса, и, однако же, это была "ее" голова. Глядя на
карикатуру  со  стороны,  она вспомнила о свойствах, которые Поллукс, как он
уверял, прочел в ее чертах, и ее юной душой овладело глубокое возмущение.
     Ее  громадное,  неистощимое  богатство, которое позволяло ей беззаботно
удовлетворять  все  прихоти и обеспечивало ей восторженное удивление даже по
поводу   ее   сумасбродств,   не   ограждало   ее,   однако  же,  от  многих
разочарований,  которых  не  испытывают  другие  девушки  -  более скромного
общественного положения.
     Ее  добротой  и  щедростью  часто  злоупотребляли  даже  художники,  и,
конечно,  человек,  который  вылепил  эту карикатуру и так зло потешался над
всем,  что  было  в ней некрасивого, не для нее самой желал испробовать свое
искусство,  а  только  ради высокой платы, которую она могла бы заплатить за
портрет.
     Ей  нравилась  свежая, веселая, художественная натура молодого ваятеля,
его  откровенный  характер  и  искренность его разговора. Она была убеждена,
что  Поллукс  скорее,  чем  кто-либо  другой, заметит, что именно придает ее
лицу,  не обладавшему красотой в строгом смысле этого слова, ту своеобразную
прелесть,  которую  невозможно было отрицать, несмотря на стоявшую перед нею
карикатуру.
     Она   почувствовала   себя   теперь   богаче  одним  печальным  опытом,
возмущенною и оскорбленною.
     Привыкшая  высказывать свои неудовольствия, она вспыльчиво и со слезами
на глазах вскричала:
     - Это  позор,  это  подлость! Мою накидку, Клавдия! Ни одного мгновения
дольше не стану я служить мишенью для злых и грубых шуток этого человека.
     - Что  за  низость  так  издеваться  над  девушкой  твоего положения! -
вскричала матрона. - Вероятно, носилки нас ждут на улице.
     Архитектор   Понтий   услыхал  гневные  слова  Бальбиллы.  Он  вошел  в
мастерскую  без  Поллукса,  еще  разговаривавшего  с  префектом,  и серьезно
сказал, подойдя к Бальбилле:
     - Ты  вправе  негодовать,  благородная  девушка.  Эта  глиняная  вещь -
оскорбление,  и притом грубое во всех своих чертах; но ее сделал не Поллукс,
и нехорошо осуждать, не разузнав.
     - Ты защищаешь друга! - вскричала Бальбилла.
     - Я не сказал бы неправды даже ради моего брата.
     - Как  друг  твой  в шутках, так и ты в серьезной речи умеете придавать
себе вид правдивой честности.
     - Ты  раздражена  и  не  привыкла  сдерживать  свой  язык,  -  возразил
архитектор.  - Повторяю, эту карикатуру сделал не Поллукс, а один ваятель из
Рима.
     - Кто именно? Мы знаем их всех.
     - Я не смею назвать его.
     - Вот видишь. Пойдем, Клавдия!
     - Останься,  -  сказал Понтий решительно. - Если бы ты не была тем, что
ты  есть,  я  позволил  бы  тебе уйти куда хочешь с твоим гневом и с двойной
виной  на  душе,  так как ты напрасно оскорбила двух доброжелательных людей.
Но  ты  -  внучка  Клавдия  Бальбилла,  и потому я считаю своей обязанностью
сказать  тебе,  что,  если бы эту карикатуру сделал Поллукс, его уже не было
бы  в  этом  дворце: я выгнал бы его и выбросил бы вслед за ним эту гадость.
Ты  смотришь на меня с удивлением, потому что не знаешь, кто здесь говорит с
тобой.
     - Знаю,  - отвечала Бальбилла, успокоившись, так как была убеждена, что
этот  человек,  который, сдвинув брови, стоял здесь точно вылитый из бронзы,
не  лжет и имеет право говорить с нею так необыкновенно решительно. - Как не
знать!  Ты  -  лучший зодчий в Александрии, о котором Титиан, после того как
мы  узнали  тебя,  рассказывал  нам  чудеса; но как объяснить твое особенное
внимание ко мне?
     - Мой долг - служить тебе, хотя бы это стоило мне жизни.
     - Твой  долг?  -  воскликнула  озадаченная  Бальбилла. - Я увидела тебя
вчера в первый раз.
     - И  однако  же ты имеешь право располагать всем моим существом и всем,
что я имею, так как мой дед был рабом твоего деда.
     - Не знаю, - возразила Бальбилла с возраставшим смущением.
     - Неужели   в   твоем   доме   совершенно   забыли  об  учителе  твоего
благородного  деда,  старом  Софине,  которого  Клавдий Бальбилл отпустил на
волю и который был также учителем твоего отца?
     - Конечно  нет!  - воскликнула Бальбилла. - Он был превосходный человек
и к тому же великий ученый.
     - Он отец моего отца, - сказал архитектор.
     - Ты,  следовательно, принадлежишь к нашему дому! - вскричала Бальбилла
и радостно протянула ему руку.
     - Благодарю  за  эти  слова,  -  отвечал  Понтий,  -  а теперь еще раз:
Поллукс не имеет никакого отношения к этой карикатуре.
     - Сними  с  меня накидку, Клавдия, - приказала девушка. - Я по-прежнему
буду позировать для молодого художника.
     - Не  сегодня;  это  только повредило бы работе, - сказал архитектор. -
Пусть  твоя  досада, которую ты высказала так запальчиво, испарится в другой
обстановке.  Прошу  тебя об этом. Ваятель не должен знать, что ты видела эту
стряпню,  иначе  он  потеряет  свою  непринужденность.  Приходи сюда с более
спокойной  душой  и  оживленная  весельем, исполненным грации. Тогда Поллукс
будет в состоянии вылепить бюст, который удовлетворит внучку Бальбилла.
     - Может  быть,  также  и  внука  его  мудрого,  незабвенного учителя, -
сказала  девушка.  Она  ласково  простилась  с архитектором и пошла к выходу
залы муз, у которого ждали ее несколько рабов.
     Понтий  молча  проводил  Бальбиллу.  Затем  он  вернулся  в  мастерскую
ваятеля  и  снова плотно закутал карикатуру покрывалом. Когда он опять вышел
из-за перегородки в залу, к нему навстречу спешил Поллукс и крикнул ему:
     - С тобой хочет поговорить архитектор из Рима. Величественный человек!
     - Бальбиллу  спешно  куда-то  позвали,  она  велела  кланяться  тебе, -
сказал  Понтий.  -  Убери  вон  ту  вещь, чтобы она не увидела ее. Эта штука
груба и отвратительна.
     Через  несколько мгновений он стоял перед императором, который высказал
ему  свое  желание  посмотреть  сеанс Бальбиллы. Когда архитектор, прося его
ничего  не  говорить об этом случае Поллуксу, рассказал о том, что произошло