Подойдя  к  работникам,  из  числа  которых он намеревался выбрать себе
водоносов,  Мастор  решил  не прерывать рассказчика, которого окружавшие его
люди  слушали  с  таким  вниманием, и ждать, пока он окончит свою речь. Свет
костра,  горевшего  под  котлом,  озарял  лицо  говорившего.  То  был старый
работник,  но  человек  свободный,  на  что указывали его длинные волосы. По
окладистой   седой  бороде  Мастор  готов  был  принять  его  за  еврея  или
финикиянина.  В  наружности этого старика, одетого в убогий балахон, не было
ничего  необыкновенного,  кроме  его  каким-то  особенным образом сверкавших
глаз,  постоянно  устремленных  к  небу,  и  наклона  головы,  которую слева
подпирали поднятые ладони.
     - А  теперь,  -  сказал  рассказчик,  опуская руки, - примемся снова за
работу,  братья.  "В  поте  лица  вы должны есть хлеб ваш" - так говорится в
Писании.  Нам, старикам, иногда бывает трудно поднимать камни и часами гнуть
свои  спины;  но  зато  мы  ближе вас к более прекрасному времени. Жизнь для
всех  нас  нелегка,  но  Господь именно нас, носящих бремя и тяготы, первыми
приглашает  к  себе  и  уж,  конечно, не в последнюю очередь тех из нас, кто
пребывает в рабстве.
     - "Придите  ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас", -
прервал старика словами Христа какой-то человек помоложе.
     - Да,  так  говорит Спаситель, - подтвердил старик и продолжал: - И при
этом  он,  конечно, думал о нас. Я уже сказал, что нам нелегко; но насколько
тяжелее  было  бремя,  которое он добровольно взял на себя, чтобы освободить
нас  от страдания... Работать должен каждый, даже император; но тот, который
мог  жить  в  славе  Отца,  позволил осмеивать, ругать себя и плевать себе в
лицо,  позволил  возложить  на свою страдальческую голову терновый венец. Он
нес  свой  тяжелый  крест,  изнемог  под его тяжестью, претерпел мучительную
смерть  -  и  все  это  ради  нас и без ропота. Но он пострадал не напрасно,
потому  что  Господь  принял  жертву своего Сына и внял молению его, сказав,
что  "все верующие в него не погибнут, а будут иметь жизнь вечную". Пусть же
начнется  новый  тяжелый день, пусть за ним последуют тысячи дней, еще более
тяжких,   пусть   наша  жизнь  окончится  смертью,  -  мы  веруем  в  нашего
Искупителя.  Сам  Бог  обещал нам призвать нас из юдоли скорби и страдания в
свое  небо  и,  за  короткое  время  бедствования  в этом мире, даровать нам
нескончаемые  тысячелетия  радости.  Теперь  идите  работать.  За  тебя, мой
Кнакий,  вероятно,  потрудится  силач Кратет, пока не залечатся твои пальцы.
При   разделе   хлеба  пусть  каждый  вспомнит  о  детях  покойного  добряка
Филаммона.  Для  тебя,  мой  бедный Гибб, работа будет сегодня очень трудна.
Господин  этого  человека,  дорогие  братья,  вчера продал обеих его дочерей
купцу  из  Смирны.  Верь,  мой  Гибб, что ты снова свидишься с ними, если не
здесь,  в  Египте,  или  в  какой-либо  другой  стране,  то в обители нашего
небесного  Отца.  Земная  жизнь  - это наш путь, цель его - небо, а вожатый,
который  учит нас никогда не терять ее из виду, - это наш Искупитель. Труд и
работу,  горе  и  страдание  легко  переносить  каждому,  кто знает, что при
наступлении  праздничной  вечери  царь царей отворит для него свою обитель и
призовет  его,  как милого гостя, в дом свой, дающий приют всем, кто был нам
дорог.
     - "Придите  ко мне все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас", -
снова воскликнул громким голосом человек из окружавшей старика группы.
     Старец  поднялся,  дал  знак мальчику, распределявшему хлеб одинаковыми
порциями  между  всеми  работниками,  а  сам взялся за ковш, чтобы наполнить
вином деревянный кубок.
     Мастор  не  пропустил  ни  одного  слова  из этой речи, и несколько раз
повторенный  призыв:  "Придите  ко  мне все труждающиеся и обремененные, и я
успокою  вас"  -  раздавался  в  его  сердце точно гостеприимное приглашение
ласкового хозяина к прекрасным дням свободы и радости.
     В  ночной тьме его горя показалось отдаленное мерцание света, как будто
обещавшее  новое  утро,  и  он  почтительно  приблизился  к  старику,  чтобы
спросить его, не надсмотрщик ли он над окружающими его работниками.
     - Да,  -  отвечал  тот  и,  узнав,  что  нужно  Мастору,  указал ему на
нескольких молодых рабов, которые тотчас же понесли требуемую воду.
     По  дороге  императорскому  рабу  и его водоносам повстречался Понтий и
так   громко,  что  Мастор  мог  его  слышать,  сказал  сопровождавшему  его
скульптору Поллуксу:
     - Раб  римского  зодчего сегодня пользуется для своего хозяина услугами
христиан.  Это  добропорядочные,  трезвые  работники, безропотно выполняющие
свой долг.
     Подавая  своему  господину  простыни,  вытирая его и одевая, Мастор был
гораздо  рассеяннее, чем обыкновенно, потому что слова, которые он слышал из
уст старого надсмотрщика, не выходили у него из головы.
     Не  все эти слова были им поняты вполне, но он хорошо усвоил их главный
смысл:  именно  что  существует  какой-то любящий бог, который сам претерпел
жесточайшие  муки,  который  в  особенности  благоволит  к  бедным и рабам и
обещает  ободрить  их,  утешить  и  соединить  со  всеми, кто некогда был им
дорог.  Слова:  "Придите  ко мне..." - вновь и вновь отдавались в его сердце
чем-то  теплым  и родным, наводившим прежде всего на мысль о матери, которая
в  детстве часто звала его и, когда он подбегал к ней, принимала в раскрытые
объятия  и  прижимала  к  груди.  Точно так же и он не раз поступал со своим
умершим  сынком,  и  чувство,  что,  может  быть,  существует некто, готовый
призвать  к  себе его, несчастного и покинутого, освободить от всякого горя,
вновь  соединить  с  матерью,  с  отцом,  со  всеми  оставшимися  в  далекой
утерянной  родине  близкими  людьми  - это чувство наполовину утоляло горечь
его печали.
     Он  привык прислушиваться ко всему, что говорилось вокруг императора, и
мало-помалу,  из  года  в год, все более и более научался понимать эти речи.
Там  часто  происходили  разговоры  о  христианах,  и  обычно  эти последние
выставлялись  в  них  как заблуждающиеся и опасные безумцы. Некоторых из его
товарищей   рабов   тоже   называли   христианскими   безумцами.  Но  иногда
рассудительные  люди,  и  в  том числе даже сам император, принимали сторону
христиан.
     Теперь  Мастор в первый раз из их собственных уст услыхал о том, во что
они  верили,  на  что  надеялись,  и, выполняя свои обязанности, он едва мог
дождаться  времени, когда ему можно будет снова пойти к старому мостильщику,
чтобы  расспросить его и услышать от него подтверждение надежд, возбужденных
в сердце словами старика.
     Как  только  Адриан и Антиной ушли в другую комнату, Мастор поспешил во
двор  к  христианам.  Там  он  попытался  завести с надсмотрщиком разговор о
вере,  но  старик  ответил  только,  что  всему  свое  время.  Теперь нельзя
прерывать  работу; пусть он придет после захода солнца, и тогда он услышит о
том, кто обещал успокоить страждущих.
     Мастор  уже  не  думал  о  бегстве.  Когда  он  снова вернулся к своему