IV

     Когда  отец  и  дочь дошли до дворца, было уже довольно поздно, так что
после  того,  как  Арсиноя  сошла  со сцены, подходящие лица для трех других
сцен  из  жизни  Александра  были  выбраны при свете факелов, ламп и свечей.
Прежде  чем  собрание  разошлось,  гостей  Плутарха  угостили вином, сладким
печеньем, сиропами из фруктов, паштетами из устриц и другими лакомствами.
     Управляющий   дворцом  воздал  должную  честь  благородному  напитку  и
вкусным  яствам, а когда он чувствовал себя сытым, то обыкновенно становился
добрее,  после  же  умеренного наслаждения вином - веселее, чем обыкновенно.
Теперь  он был и добр и весел, так как, хотя он и сделал все, что было в его
власти,  угощение  все  же заняло гораздо меньше времени, чем было нужно для
того,  чтобы  слишком  обременить  желудок или довести до опьянения, которое
делало его угрюмым.
     В конце пути он сделался задумчивым и сказал:
     - Завтра  в  Совете  не  будет  заседания  по  случаю  праздника, и это
хорошо;  ведь  все  захотят меня поздравить, расспросить, выказать мне знаки
внимания,  а  между  тем  позолота  на  моем  головном  обруче уже никуда не
годится.  В  некоторых  местах проглядывает серебро. Твой наряд не будет нам
теперь  ничего  стоить,  и  я  обязательно  должен отправиться до следующего
заседания  к  ювелиру, чтобы променять эту негодную вещь на настоящий обруч.
Каков человек есть, таким он должен и казаться.
     Это  изречение чрезвычайно понравилось ему, и, когда Арсиноя с живостью
согласилась  с ним и стала просить его оставить только достаточную сумму для
костюма Селены, он тихо засмеялся про себя и сказал:
     - Нам  уже  нет  надобности  так  беспокоиться.  Желал  бы я знать того
Александра,  который  в  скором  времени попросит у меня мою Роксану в жены.
Единственный  сын богатого Плутарха уже заседает в Совете и еще не женат. Он
уже не молод, но все-таки еще видный мужчина.
     Эти  мечты счастливого отца о будущем были прерваны. У домика сторожа к
нему  подошла  Дорида  и окликнула его. Керавн остановился. Но когда старуха
сказала затем: "Я должна поговорить с тобою", - то он ответил:
     - А я не стану тебя слушать ни сегодня, ни когда бы то ни было.
     - Я  обратилась  к  тебе уж конечно не ради своего удовольствия. Я хочу
только сказать тебе, что ты не найдешь свою Селену дома.
     - Что ты там толкуешь! - сразу вспылил Керавн.
     - Я  говорю,  что  бедная  девушка  не  могла идти дальше по городу, ее
пришлось перенести в чужой дом, где за нею ухаживают.
     - Селена!  -  вскричала  Арсиноя  в  испуге и горести, внезапно упав со
своих облаков. - Ты знаешь, где она?
     Прежде чем Дорида успела ответить, Керавн загремел:
     - В  этом  виноват  римский  архитектор и его кусающаяся бестия! Хорошо
же,  хорошо,  потому  что  теперь  император  поддержит мое право! Он укажет
дорогу  тем,  кто уложил сестру Роксаны в постель и помешал ей участвовать в
представлении. Очень хорошо, превосходно!
     - Это  печально  до  слез, - возразила жена сторожа с гневом. - Так вот
твоя  благодарность  за  ее  заботы  о  своих маленьких сестрах и брате? Как
может  так  говорить  отец,  когда  его  лучшее  дитя лежит у чужих людей со
сломанной ногой!
     - Со сломанной ногой! - жалобно вскрикнула Арсиноя.
     - Сломанной?  -  медленно повторил Керавн с искренним огорчением. - Где
я могу ее найти?
     - У госпожи Анны, в домике на конце сада вдовы Пудента.
     - Почему не принесли ее сюда?
     - Потому  что  врач  запретил. Она лежит в лихорадке; но за нею хороший
уход.  Вдова  Анна  из  христиан. Я терпеть не могу этих людей, но они умеют
ухаживать за больными лучше, чем другие.
     - У  христиан!  Моя  дочь  у  христиан!  -  вскричал Керавн вне себя. -
Скорее,  Арсиноя, идем к Селене! Селена не должна дольше ни одного мгновения
оставаться  у этого несчастного отребья. Вечные боги! Ко всем несчастьям еще
и этот позор!
     - В  этом  еще нет большой беды, - сказала Дорида успокоительным тоном.
-  Между  христианами есть люди, вполне достойные уважения. Что они честны -
это  верно,  так  как бедная горбатая девушка, которая принесла мне в первый
раз  эту  дурную  весть,  отдала  мне  также  вот  этот кошелек, наполненный
деньгами, которые вдова Анна нашла в кармане Селены.
     Керавн  взял  заработанные тяжким трудом деньги с таким презрением, как
будто  он  привык  к  золоту  и  не обращает ни малейшего внимания на жалкое
серебро;  Арсиноя  же  при  виде  драхм  начала  плакать,  так  как  ей было
известно,  что  Селена  вышла  из дому ради этих денег, и представляла себе,
какую ужасную боль вытерпела ее сестра по дороге.
     - Честные,  честные! - вскричал Керавн, завязывая кошелек с деньгами. -
Я  знаю,  какие  бесстыдства  творятся на собраниях этой шайки. Целоваться с
рабами  -  это  было  бы  как раз прилично для моей дочери! Пойдем, Арсиноя,
поищем сейчас же носилки.
     - Нет,  нет!  -  с  живостью  возразила  Дорида.  -  Ты  должен сначала
оставить  ее  в  покое. Не все говорят отцу, но врач уверял, что если теперь
не  дать  ей  полежать спокойно, то это может стоить ей жизни. С воспаленной
раной  на голове, в лихорадке и с переломанными членами не ходят ни на какое
собрание. Бедное милое дитя!
     Керавн  думал  и  угрюмо  молчал,  а  Арсиноя  вскричала  со слезами на
глазах:
     - Но я должна идти к ней, я должна видеть ее, Дорида!
     - Я  тебе не поставлю этого в вину, моя милочка, - сказала старуха, - я
уже  была  в этом христианском доме, но меня не допустили к больной. Ты дело
другое; ты ее сестра.
     - Пойдем,  отец,  -  попросила  Арсиноя, - посмотрим сперва на детей, а
потом  ты  проводишь  меня  к Селене. Ах, зачем я не пошла вместе с нею! Ах,
что, если она у нас умрет!
     Керавн   и  его  дочь  дошли  до  своей  квартиры  не  так  скоро,  как
обыкновенно,   потому   что  управляющий  боялся  нового  нападения  собаки,
которая, однако же, в эту ночь находилась в спальне Антиноя.
     Старая  рабыня  еще  не  спала  и находилась в большом возбуждении. Она
любила  Селену,  беспокоилась из-за ее отсутствия, а в спальне детей тоже не
все шло как должно.
     Арсиноя,  не  останавливаясь,  пошла  к  детям; но негритянка задержала
своего  господина, пока он снимал свой паллий шафранного цвета, чтобы надеть
вместо  него  старый  плащ,  и  с  плачем  рассказала  ему,  что ее любимец,
маленький,  слепой  Гелиос,  заболел и не мог заснуть даже и после того, как