этому   тщеславному  человеку  стало  не  по  себе  и,  чтобы  не  поддаться
собственной слабости, он нарочито громко и запальчиво закричал:
     - Вон! И делай, что тебе приказано, не то я возьмусь за хлыст!
     С  этой  угрозой  он  вырвался  из  рук несчастного, который с поникшей
головой  вышел  из  комнаты  и  с  письмом  в руке остановился перед покоями
императора.
     Личность  и  поведение  Адриана наполняли его страхом и почтением, и он
не  осмеливался  постучать  в  его  дверь.  Он  стоял  все еще со слезами на
глазах,   когда  в  коридор  вышел  Мастор,  неся  остатки  завтрака  своего
повелителя.
     Негр  окликнул  его  и  протянул  ему  письмо  управителя,  пробормотав
плаксивым тоном:
     - От Керавна твоему господину.
     - Положи  его  сюда  на  поднос,  -  приказал  Мастор. - Но что с тобой
приключилось,  старина?  Ты воешь, и у тебя такой плачевный вид. Не выпороли
ли тебя?
     Негр отрицательно покачал головой и отвечал слезливо:
     - Керавн хочет продать меня.
     - Найдутся господа получше его.
     - Но  Зебек стар, Зебек слаб, Зебек уже не может поднимать и таскать, и
при тяжелой работе он пропадет, наверное пропадет.
     - Разве у тебя работа легкая и тебя хорошо содержат у смотрителя?
     - Ни вина, ни рыбы, часто голодаю, - жаловался старик.
     - Так радуйся, что уходишь от него.
     - Нет, нет! - застонал старик.
     - Глупый  чудак!  -  сказал  Мастор.  -  Чего  же  тебе  еще  нужно  от
ворчливого скряги?
     Негр  несколько  времени  не  отвечал;  затем  его  впалая грудь начала
подниматься   и   опускаться,   и   вдруг,  как  будто  прорвалась  плотина,
задерживавшая его признание, он с громким всхлипыванием вскричал:
     - Дети,  малютки,  наши  малютки!  Они  так  милы,  а  наш  Гелиос, наш
маленький  слепой  Гелиос  погладил  Зебека по волосам, потому что он должен
уйти,  вот  тут,  тут погладил, - и он указал на совершенно голое место, - и
теперь Зебек уйдет и никогда не увидит их опять, точно все они умерли.
     Эти  слова  тронули  сердце Мастора: они пробудили в нем воспоминание о
собственных потерянных детях и желание утешить несчастного товарища.
     - Бедняга,  -  сказал  он  с  состраданием.  -  Да, дети!.. Они малы, а
дверь,  которая ведет к сердцу, так узка, но они проходят через нее шутя, во
сто  раз  легче  и  лучше,  чем большие. Я уже потерял детей, и притом своих
собственных.  Я  могу  объяснить  каждому, что значит горе, но теперь я знаю
также, где можно найти утешение.
     При  этом  уверении  Мастор  придержал  поднос бедром и правой рукой, а
левую положил на плечо негра и прошептал ему:
     - Слыхал ли ты о христианах?
     Зебек  утвердительно и с таким выражением кивнул головой, как будто ему
говорили  о  предмете,  о  котором  он наслушался разных чудес и от которого
ожидал чего-то прекрасного; а Мастор приглушенным голосом продолжал:
     - Приходи  завтра  до  восхода  солнца  на  двор к мостильщикам. Там ты
услышишь о том, кто утешает страждущих и обремененных.
     Слуга  императора  опять взял поднос в обе руки и быстро удалился, но в
глазах  старика блеснула надежда. Он не ожидал счастья, но думал, что, может
быть, существует средство переносить легче тяготы жизни.
     Передав  поднос кухонным рабам, Мастор возвратился к своему господину и
подал ему письмо смотрителя.
     Час  был  выбран неудачно для Керавна, потому что император находился в
мрачном  настроении.  Он  бодрствовал  до утра, потом спал едва три часа и в
эту  минуту,  сдвинув брови, сравнивал результаты наблюдений звездного неба,
произведенных в эту ночь, с лежавшими перед ним астрономическими таблицами.
     При  этом он часто с неудовольствием потряхивал своей кудрявой головой;
даже   однажды  бросил  грифель,  которым  записывал  вычисления  на  столе,
откинулся назад на подушку дивана и обеими руками закрыл глаза.
     Затем  он снова начал записывать числа, и новый результат показался ему
нисколько не утешительней прежнего.
     Письмо  Керавна  давно  уже  лежало  перед  ним,  когда он, взяв другую
какую-то записку, наконец заметил его.
     Он разорвал обертку, прочел письмо и затем отшвырнул его с гневом.
     В  другое  время  он  с  участием  осведомился бы о страждущей девушке,
посмеялся  бы  над чудаком или выдумал бы какую-нибудь шутку, чтобы попугать
его  или  одурачить;  но теперь его рассердили угрожающие слова смотрителя и
усилили его антипатию к нему.
     Соскучившись,  он  подозвал  Антиноя,  который  мечтательно  смотрел на
гавань.
     Любимец тотчас же подошел к императору.
     Адриан посмотрел на него и сказал, покачав головой:
     - И  у  тебя тоже такой вид, как будто угрожает несчастье. Не покрылось
ли все небо облаками?
     - Нет,  господин.  Над  морем  оно  синее,  но на юге собираются черные
тучи.
     - На  юге?  - спросил Адриан задумчиво. - Оттуда едва ли может угрожать
нам  что-нибудь  дурное.  Но  оно  идет,  оно приближается, оно будет здесь,
прежде чем мы успеем оглянуться.
     - Ты так долго бодрствовал: это портит твое настроение.
     - Настроение?  Что  есть  настроение?  - пробормотал Адриан про себя. -
Настроение  есть  такое состояние, которое разом овладевает всеми движениями
души, овладевает с основанием, а мое сердце сегодня парализовано опасением.
     - Значит, ты видел на небе дурные знамения?
     - В высшей степени дурные!
     - Вы,  мудрые  люди, веруете в звезды, - сказал Антиной, - наверное, вы
правы;  но моя слабая голова не может понять, какое отношение может иметь их
правильное  движение  по известным путям к моим непостоянным шатаниям туда и
сюда.
     - Сперва  сделайся  седым, - отвечал император. - Научись обнимать умом
целостность  Вселенной  и только тогда говори об этих вещах, только тогда ты
будешь  в  состоянии  признать,  что  каждая часть всего сотворенного, самое
великое  и  самое малое, тесно связаны между собою, действуют одно на другое
и  зависят  друг  от  друга.  Что  есть и что будет в природе, что мы, люди,
чувствуем,  думаем  и  делаем,  все это обусловлено вечными причинами, и то,
что  происходит  от  этих  причин,  демоны,  стоящие между нами и божеством,
обозначили  золотыми  письменами на голубом своде неба. Буквами этих письмен
служат  звезды,  пути  которых так же постоянны, как причины всего того, что