что-то  такое, что было в голосе матери, когда та играла с нею и с особенной
нежностью прижимала ее к своему сердцу.
     В  папирусной  мастерской, за рабочим столом, вид горбуньи был противен
Селене;  здесь  же  она  заметила, какие у нее добрые глаза, какой ласковый,
симпатичный  голос;  осторожность,  с  какой  Мария  снимала  компресс  с ее
больной  ноги  и  накладывала его снова, как будто ее руки чувствовали такую
же боль, как сама больная, возбуждала в ней благодарность.
     Сестра  Селены,  Арсиноя,  была  суетная  александрийская  девушка и по
имени   безобразнейшего  из  всех  осаждавших  Трою  эллинов  дала  бедняжке
насмешливое  прозвище "девица Терсит"прозвище.
     ______________
     безобразным  и  наглым человеком. Гомер в "Илиаде" описывает его косоглазым,
хромоногим, горбатым, с конической головой, покрытой редким пухом.

     Теперь  ей  уже  не приходило в голову это отвратительное прозвище, и в
ответ на опасение, высказанное ее сиделкой, она возразила:
     - Нет,   лихорадка   не   сильная.  Если  ты  будешь  рассказывать  мне
что-нибудь,  я  перестану думать постоянно об этой неутолимой боли. Я тоскую
о своем доме. Ты не видела детей?
     - Нет,   Селена,   я  не  переступала  порог  вашего  жилища.  Ласковая
привратница  тотчас  же  сказала  мне,  что  я не застану ни твоего отца, ни
твоей сестры и что ваша раба вышла, чтобы купить пирожные для детей.
     - Купить?.. - спросила Селена с удивлением.
     - Старуха  сказала  также, что к вам нужно идти через множество комнат,
где  работают  рабы,  и  что  ее  сын,  находившийся  тут  же  при ней, меня
проводит.  Он это и сделал, но ваша дверь была замкнута, и потому он сказал,
чтобы  я сообщила его матери то, что нужно передать. Я так и сделала, потому
что она показалась мне умной и доброжелательной.
     - Так оно и есть.
     - И  очень  любит  тебя,  так  как,  когда  я  рассказывала  ей о твоем
несчастье,  у  нее  по  щекам  текли  горькие  слезы  и она хвалила тебя так
сердечно и была так расстроена, как будто ты ее родная дочь.
     - Ты,  однако  же,  не  сказала  ей,  что  мы  работаем в мастерской? -
спросила Селена с беспокойством.
     - Разумеется,  нет;  ведь  ты  просила  меня  не  говорить об этом. Мне
поручено пожелать тебе от имени старушки всего хорошего.
     Несколько минут обе девушки молчали, затем Селена спросила:
     - А  сын  привратницы,  который  проводил  тебя,  слышал, какое со мной
случилось несчастье?
     - Да.  На  пути  к вашему жилищу он весело шутил; но когда я рассказала
ему,  что ты вышла из дому с поврежденной ногой и теперь не можешь вернуться
домой,  что  врач  озабочен  твоим  состоянием,  то  он  рассердился и начал
богохульствовать.
     - Ты еще помнишь, что он говорил?
     - Не  совсем;  помню только одно: он обвинял своих богов в том, что они
создают  прекрасные  творения только для того, чтобы потом наносить им вред;
мало того, он осыпал их бранью...
     При  этом  сообщении  Мария  опустила глаза, как будто она рассказывала
нечто  непристойное. Селена же слегка покраснела от удовольствия и сказала с
жаром, как будто желая превзойти ваятеля в богохульстве:
     - Он совершенно прав! Те, что там, наверху, так и поступают...
     - Это нехорошо! - вскричала Мария тоном упрека.
     - Что?  - спросила больная. - Вы живете здесь тихо, в мире и любви друг
к  другу.  Некоторые  слова,  которые говорила Анна во время нашей работы, я
удержала  в  памяти  и  теперь  вижу,  что  она  и  поступает согласно своим
ласковым речам. Может быть, боги и добры к вам.
     - Бог добр ко всем.
     - Даже  и  к тем, - вскричала Селена со сверкающими глазами, - даже и к
тем,  чье  счастье  они  разрушают вконец? Даже и к дому с восемью детьми, у
которых  они  похитили мать? Даже и к бедным, которым они ежедневно угрожают
отнять у них того, кто их кормит?
     - Даже  и  для  них  существует  единый добрый Бог, - прервала ее Анна,
которая  вошла  в  комнату.  - Я покажу тебе доброго отца небесного, который
печется  обо  всех  нас,  как будто мы его дети, - покажу со временем, но не
теперь.  Ты  должна  отдыхать  и не говорить и не слушать ничего такого, что
может  взволновать  твою  бедную  кровь.  Теперь я поправлю тебе подушку под
головой,  Мария  сделает  тебе  свежую  примочку,  а  затем  ты постараешься
заснуть.
     - Я  не  могу,  -  говорила  Селена.  Между тем Анна заботливо взбивала
подушку  и  переворачивала  ее  на  другую  сторону.  - Расскажи мне о своем
ласковом Боге.
     - После,  милая девушка. Он найдет тебя, потому что из всех своих детей
он всего более любит тех, которые претерпевают тяжкие страдания.
     - Претерпевают  страдания? - спросила Селена с удивлением. - Какое дело
тому   или   другому  Богу,  в  его  олимпийском  блаженстве,  до  тех,  кто
претерпевает страдания?
     - Тише,  тише,  дитя,  - прервала Анна больную. - Ты скоро узнаешь, как
Бог печется о тебе и как любит тебя еще некто другой.
     - Другой...  -  прошептала  Селена про себя, и щеки ее покрылись легкою
краской.
     Она  подумала  о  Поллуксе  и  спрашивала  себя: взволновало ли его так
сильно  известие  о  ее страдании, если бы он не любил ее? Она начала искать
смягчающие  обстоятельства  в  связи  с  разговором,  который  она  слышала,
проходя мимо перегородки.
     Он  никогда не говорил ей ясно, что любит ее. Почему бы ему, художнику,
веселому,  беззаботному юноше, не пошутить с красивой девушкой, хотя бы даже
его сердце принадлежало другой...
     Нет,  он  не был к ней равнодушен; это она чувствовала в ту ночь, когда
позировала  ему; это доказывал ей и рассказ Марии; это, как ей казалось, она
подозревала, ощущала и знала.
     Чем  больше  она  думала  о нем, тем больше стала тосковать о том, кого
так любила еще ребенком.
     Ее  сердце  еще  никогда  не  билось для мужчины; но с тех пор, как она
снова  встретила  Поллукса в зале муз, его образ наполнил всю ее душу, и то,
что она чувствовала теперь, могло быть только любовью и ничем иным.
     Не  то  наяву,  не то во сне она представляла себе, что он входит в эту
тихую  комнату,  садится  у изголовья ее постели и смотрит ей в глаза своими
добрыми  глазами.  О, она не может теперь удержаться... Она должна привстать