отца  и  к  своему собственному ослеплению в диком беспорядке сменялись в ее
душе.
     Всюду  царствовал  глубокий  мир; по временам вечерний ветер доносил до
ее  ушей  чистые  звуки  какой-то благочестивой песни из дома вдовы Пудента.
Селена  не обращала на них внимания, но, когда тот же ветер еще сильнее, чем
прежде,  пахнул  ей  в  лицо  ароматом цветов, она крепко впилась пальцами в
свои  волосы и с такой силой рванула их книзу, что от боли, которую она сама
себе  причинила,  у нее вырвался громкий стон. Ее начал преследовать вопрос:
неужели  ее  волосы  не  так  пышны  и  прекрасны, как у Арсинои; и, подобно
молнии  ночью,  в  ее  омраченной  душе  промелькнуло желание - той же самой
рукой,  которой  она  причинила боль самой себе, схватить сестру за волосы и
повалить ее на землю.
     Но этот запах, этот ужасный запах! Она не могла его выносить дольше.
     Вне  себя  она  встала  на  свою  поврежденную ногу, маленькими шажками
подобралась  к  окну  и  сбросила  на  пол букет вместе с большой кружкой из
обожженной  глины, в которой он помещался. Сосуд разбился. Вдова Анна купила
его недавно перед тем на свои с трудом сбереженные деньги.
     Чтобы  отдохнуть,  Селена,  стоя на одной ноге, оперлась о правый косяк
двери  и  здесь  явственнее,  чем  в  постели,  услышала  шум  морских волн,
разбивавшихся о каменную береговую дамбу позади домика вдовы Анны.
     Выросшая  на  Лохиаде,  Селена  была хорошо знакома с этими звуками; но
никогда  еще плеск и прибой ударявшей в камни, хлюпающей, влажной и холодной
стихии не действовал на нее так, как теперь.
     Ее  кровь была воспалена лихорадкой, нога горела, голова пылала, злоба,
точно  медленный огонь, сжигала душу, и ей казалось, что каждая новая волна,
разбивавшаяся  о  дамбу,  кричала  ей:  "Я  холодна, влажна, я могу погасить
пожирающее тебя пламя, могу прохладить и оживить тебя".
     Что  могла  дать  ей  жизнь,  кроме  новых  мук и нового горя? Но море,
синее,  темное  море,  было  велико,  холодно  и  глубоко;  его волны своими
ласкающими  звуками обещали ей погасить жар ее лихорадки и разом снять с нее
бремя жизни!
     Селена  ни  о чем не думала, ничего не воображала; она не вспоминала ни
о  детях,  о которых так долго заботилась как мать; ни об отце, которому она
была  опорой и нянькой; какие-то глухие голоса в ее душе нашептывали ей, что
мир зол и жесток, что он место муки и забот, грызущих сердце.
     Ей  казалось,  будто  она по самые виски погрузилась в огненную яму, и,
подобно  страдалице,  одежда которой охвачена пламенем, она тянулась к морю,
на  дне  которого она могла надеяться достигнуть высшей цели своих страстных
желаний - прекрасной холодной смерти, в которой исчезнет все.
     Шатаясь,  с  тихим  стоном,  прошла  она через дверь в сад и, на каждом
шагу готовая упасть, медленно ковыляя, направилась к морю...


VIII

     Александрийцы  обладали  упрямыми затылками. Только какое-нибудь совсем
незаурядное  явление  могло заставить их повернуть голову и посмотреть, хотя
в  каждый  час  и  на  всех  улицах  их  города  можно  было  видеть  немало
необыкновенных вещей.
     А  сегодня  каждый  и  без  того  думал  только  о самом себе и о своем
веселье.
     Какая-нибудь  особенно  красивая,  статная или хорошо наряженная фигура
возбуждала  здесь  -  мимолетную улыбку, там - крик одобрения; но прежде чем
зрители  могли  вполне  насладиться  одним  каким-нибудь зрелищем, их жадные
взгляды искали уже другого.
     Поэтому  никто  не  обратил  особенного  внимания на Адриана и двух его
спутников,  которые  без  сопротивления отдались потоку толпы, стремившемуся
по  улицам;  а  между  тем каждый из них представлял зрелище замечательное в
своем роде. Адриан был наряжен Силеном, Поллукс - фавном     ______________
     рогами и ногами и с острыми ушами.

     Оба  были  в  масках, и стройному подвижному юноше его одеяние пристало
не  хуже,  чем  могучей  энергичной  фигуре  зрелого  мужчины, шедшего с ним
рядом.
     Антиной следовал за своим повелителем, одетый Эротом.
     Он  был покрыт красноватым плащом и увенчан розами, а серебряный колчан
на  его  спине  и  лук  в  руке  символически  показывали,  какого  бога  он
изображает.
     Он  тоже  был  в  маске,  однако  же его фигура привлекала к себе много
взоров,  и вслед ему раздавались то там, то сям восклицания: "Да здравствует
любовь!" или: "Будь милостив ко мне, прекрасный сын Афродиты!"
     Поллукс   достал  нужные  для  переодевания  вещи  из  кладовой  своего
хозяина.  Последнего  не  было  дома;  но  вопрос  о  его согласии показался
молодому  человеку  неважным,  так  как  и Поллукс, и другие помощники Папия
часто с его ведома пользовались этими вещами для подобных целей.
     Поллукс   немножко   поколебался   только  тогда,  когда  брал  колчан,
выбранный  им  для  Антиноя, потому что этот колчан был из чистого серебра и
подарен  его  хозяину женою одного богатого хлеботорговца, статую которой он
изваял из мрамора в образе охотящейся Артемиды.
     "Прекрасный  спутник римлянина должен быть великолепным Эротом, - думал
художник,  укладывая этот ценный предмет с другими вещами в корзину, которую
должен  был нести за ним его косоглазый ученик. - Ему нужен колчан, и прежде
чем  взойдет  солнце,  эта  бесполезная вещь будет уже снова висеть на своем
крюке".
     Впрочем,   у   Поллукса   было   мало   времени  радоваться,  глядя  на
великолепную  фигуру  бога  любви,  наряженного  им  так  богато, потому что
римский  архитектор,  которого он провожал, был охвачен такой жаждой знания,
таким  пристальным  любопытством,  что  молодому  наблюдательному художнику,
родившемуся  в  Александрии,  не один раз приходилось затрудняться с ответом
на неистощимые вопросы спутника.
     Седобородый  архитектор  желал  все  видеть и иметь полные сведения обо
всем.  Не  довольствуясь  ознакомлением  с  главными  улицами  и  площадями,
общественными  садами  и  зданиями,  он обращал внимание и на красивейшие из
частных  домов  и спрашивал об имени, общественном положении и имущественном
состоянии их владельцев.
     Решительный   тон,  с  которым  он  указывал,  по  какому  пути  желает
следовать, показал Поллуксу, что он хорошо знаком с расположением города.
     Когда  этот  умный  и  знатный  римлянин  высказывал  одобрение  и даже