и протянуть к нему руки.
     - Успокойся,  успокойся,  дитя, - сказала Анна, - тебе вредно так много
двигаться.
     Селена  открыла  глаза,  но  тотчас  же  закрыла  их снова и продолжала
грезить, пока не очнулась в испуге, услыхав громкие голоса в саду.
     Анна  вышла  из  комнаты,  ее  голос  смешался с голосами других людей,
стоявших  перед  домом,  и, когда она вернулась к больной, на ее щеках играл
румянец  и  она  не  тотчас нашла подходящие слова для передачи Селене того,
что она должна была рассказать ей.
     - Какой-то  высокий  человек  в  очень  вольном  костюме, - сказала она
наконец,  - просил впустить его к нам, и когда привратник отказал ему, то он
ворвался насильно. Он спрашивал тебя.
     - Меня?.. - спросила Селена, краснея.
     - Да,  дитя мое. Он принес большой букет цветов редкой красоты и сказал
при этом, что друг с Лохиады тебе кланяется.
     - Друг  с  Лохиады? - пробормотала Селена про себя в раздумье. Затем ее
глаза  радостно  заблестели,  и  она  поспешно  спросила: - Ты говоришь, что
человек, который принес букет, очень высок ростом?
     - Да.
     - Прошу  тебя,  Анна,  - вскричала Селена, пытаясь подняться, - дай мне
посмотреть на цветы!..
     - У тебя есть жених, дитя? - спросила вдова.
     - Жених!..  Нет...  Но  есть  один молодой человек, с которым мы всегда
играли,  когда были еще маленькими, художник, хороший человек, и букет этот,
должно быть, прислан им.
     Анна с участием посмотрела на больную, мигнула Марии и сказала:
     - Букет  очень  велик.  Ты  можешь  посмотреть  на него, но здесь он не
должен оставаться: запах такого множества цветов может повредить тебе.
     Мария  встала  со  стула,  стоявшего  у  изголовья  больной,  и шепотом
спросила:
     - Высокий - сын привратника?
     Селена   с   улыбкой  кивнула  головой  и,  когда  обе  женщины  вышли,
переменила  положение  своего тела. Она лежала на боку, теперь же она легла,
вытянувшись,  на  спину,  прижала  левую  руку  к  сердцу  и,  глубоко дыша,
смотрела  вверх.  При  этом  в ее ушах раздавались звон и пение, и ее глаза,
подернутые   туманом,   видели   какие-то   пестро  мерцавшие  светлые  тела
прекрасного  блеска.  Ей  было трудно дышать, и, однако же, ей казалось, что
воздух, который она вдыхает, веет ароматами цветов.
     Анна   и   Мария   принесли  букет  громадных  размеров.  Глаза  Селены
заблестели  ярче, и она всплеснула руками от восторга и удивления. Затем она
попросила  показать ей этот великолепный пестрый душистый подарок, прижала к
цветам  лицо  и  при  этом  тайком  поцеловала  нежный край одной прекрасной
полураспустившейся  розовой  почки. Она чувствовала себя точно опьяневшей, и
слезы одна за другой медленно катились по ее щекам.
     Мария  первая заметила булавку, прикрепленную к ленте букета. Она сняла
ее  и  показала  Селене;  девушка быстро схватила ее. Краснея, снова и снова
смотрела  она  на  вырезанное  на  ониксе  изображение Эрота, точившего свои
стрелы.  Она  уже  не  ощущала  никакой  боли,  она  чувствовала себя совсем
здоровой и притом такой радостной, гордой, такой переполненной счастьем.
     Вдова  Анна  с  тревогой  смотрела  на ее сильное волнение. Она мигнула
Марии и сказала:
     - Ну,  теперь  довольно, дочь моя, мы поставим букет за окном, чтобы ты
могла его видеть.
     - Уже?  -  спросила  Селена  с  глубоким  сожалением и при этом вырвала
несколько фиалок и роз из пышной связки.
     Когда  больная  опять  осталась  одна,  она  отложила  цветы и начала с
любовью рассматривать фигуры, изображенные на прекрасной застежке.
     "Это,  наверно,  работа  Тевкра,  брата  Поллукса, резчика по камню", -
подумала Селена.
     Какая  тонкая  была  резьба, как удачно выбран был предмет, который она
изображала!  Только  тяжелая  золотая  оправа  беспокоила  ее, уже много лет
вынужденную все экономить и экономить.
     Она  говорила  самой  себе,  что  со стороны бедного молодого человека,
который  к тому же должен содержать сестру, все-таки нехорошо позволять себе
для  нее  такие  разорительные  расходы.  Но эта мысль не уменьшала радости,
которую  доставлял  ей  подарок.  Ведь  и  ей  самой  ничто  из  ее скудного
имущества   не   показалось   бы   слишком  дорогим  для  Поллукса.  Но  она
намеревалась научить его бережливости впоследствии.
     Не  без  труда поставив букет перед окном, Анна и Мария вернулись к ней
и  молча  переменили компрессы. Она тоже вовсе не была расположена говорить,
потому  что ей было так приятно прислушиваться к прекрасным обещаниям своего
сердца,  и  куда бы ни смотрели ее глаза, они всюду встречали что-либо милое
ей.  Она  с удовольствием глядела на цветы, лежавшие на ее постели, на букет
за  окном, на застежку в руке, на доброе лицо Анны, даже на некрасивые черты
Марии;  эта  горбатая  девушка  казалась ей подругою, поверенною. Ведь Мария
знала Поллукса и с нею можно было говорить о нем.
     Селена  не  узнавала  самое  себя.  Прежде  в ее душе была зима, теперь
наступила  весна;  прежде  была  ночь - теперь день; прежде в ее сердце была
засуха,  теперь оно было подобно саду, который вот-вот зазеленеет и зацветет
во  всем  весеннем  великолепии.  Прежде  ей  было трудно понять неудержимую
веселость  Арсинои или детей, она даже сердилась на них и читала им нотации,
когда   их   веселый   смех  раздавался  без  конца,  -  теперь  она  охотно
повеселилась бы с таким же увлечением.
     Так  лежала  эта  бледная  прекрасная  девушка и с выражением глубокого
счастья  смотрела  на букет, не подозревая, что его прислал не тот, кого она
любила,  а другой, до которого ей было столько же дела, сколько до христиан,
ходивших  взад  и  вперед перед ее окном в саду вдовы Пудента. Так покоилась
она,  полная блаженства и уверенная в любви, которая никогда не относилась к
ней,  уверенная в том, что она обладает сердцем человека, который не думал о
ней  и  еще  за  несколько  часов  перед  тем  бешено  мчался с ее сестрой в
опьянении радостью и счастьем. Бедная Селена!
     Теперь  она  предавалась  грезам о невозмутимом блаженстве, а между тем
минуты  следовали за минутами, и каждая из них приближала ее к пробуждению -
и к какому!
     Ее  отец  не  навестил  ее,  как  предполагал,  до своего отправления с
Арсиноей в префектуру.
     Желание   представить   дочь  госпоже  Юлии  в  наряде,  достойном  его
происхождения,  задержало  его надолго, и ему все-таки не удалось достигнуть
своей цели.
     Все  мануфактуры  и магазины были заперты, так как ремесленники, рабы и