а  не  иначе;  но  ему  не  пришло  в  голову  смирить свою гордость и молча
исправить несправедливость, удовлетворив обиженного.
     Часто  он  глубоко  чувствовал  свою  человеческую  слабость, но его не
оставляла  вера  в  божественность  своей  императорской  особы, и это легче
всего  удавалось в тех случаях, когда ему случалось растоптать какого-нибудь
человека,  достаточно  смелого для того, чтобы его оскорбить или не признать
его  превосходства.  Разве  боги  не  налагают самые тяжкие кары на тех, кто
презирает их?
     Сегодня  этот  смертный  Юпитер  еще  раз поразил своими громами одного
смелого сына земли, и на этот раз его жертвою был сын привратника.
     Правда,   ваятель  имел  несчастье  неосторожно  задеть  чувствительную
струну  Адриана; но человек не так скоро превращается из благорасположенного
милостивца  в  беспощадного  противника,  если  он не привык, как император,
мгновенно  переходить  от одного настроения к другому и если он не сознает в
себе силы немедленно осуществлять свою волю к добру или злу.
     Талантливость   художника   внушала  императору  уважение;  его  смелый
непринужденный  характер  вначале  ему  нравился, но уже во время скитания с
ним  по  улицам  дерзкая манера молодого человека, обращавшегося с ним как с
равным себе, стала ему неприятной.
     В  мастерской  за  работой  он  видел  в  Поллуксе  только  художника и
радовался  его кипучей, бьющей ключом энергии; но вне мастерской, в обществе
людей  невысокого  положения,  от  которых он привык принимать благоговейное
почтение,  разговор  и манера Поллукса ему казались неприличными, дерзкими и
едва выносимыми.
     В   трактире   этот   могучий   едок  и  питух,  который,  поддразнивая
императора,  приставал  к нему, убеждая и его приналечь на еду, чтобы ничего
не подарить хозяину, внушал Адриану отвращение.
     Когда    затем    Адриан,    расстроенный    и    тревожимый    дурными
предзнаменованиями,  вернулся  без Антиноя на Лохиаду и там его не нашел, то
он  начал  нетерпеливо  ходить  взад и вперед в зале муз и не поздоровался с
ваятелем, который шумно хозяйничал за своей перегородкой.
     Последние часы и для Поллукса прошли тоже в высшей степени неприятно.
     Когда  он, чтобы повидаться с Арсиноей, дошел до самого порога квартиры
смотрителя,  Керавн  загородил  ему дорогу и отослал назад с оскорбительными
словами.
     В  зале  муз  он  застал  своего  хозяина  и  вступил  с  ним в горячее
пререкание,  так  как  Папий, которому он снова объявил, что уходит от него,
стал  упрекать  его  в низкой неблагодарности и с гневом приказал ему тотчас
отделить  свои  собственные  инструменты  от хозяйских, принести последние к
нему  и  на будущее время держаться вдали как от его дома, так и от работ на
Лохиаде.
     При  этом  с  обеих сторон были произнесены злые слова, и когда Поллукс
после  того  пошел искать архитектора Понтия, чтобы поговорить с ним о своей
будущности,  то  узнал, что Понтий недавно ушел и придет только на следующее
утро.
     После  короткого  раздумья  он  решил  немедленно  исполнить приказание
Папия и собрать свои собственные инструменты.
     Не  замечая присутствия императора, он со злобой начал швырять молотки,
стеки  и  резцы  то в тот, то в другой сундук и при этом действовал так, как
будто  желал  наказать  эти  невинные  орудия  за  все неприятности, которые
случились с ним самим.
     Наконец ему бросился в глаза бюст Бальбиллы, вылепленный Адрианом.
     Безобразная   карикатура,   над   которой  он  вчера  смеялся,  сегодня
возбудила в нем досаду.
     Он  пристально  смотрел  с  минуту  на  бюст;  кровь в нем закипела, он
внезапно  схватил  с  полки  какой-то  брус и ударил им в карикатуру с такой
яростью,  что  глина  разбилась  вдребезги  и  осколки рассыпались далеко по
мастерской.
     Дикий  шум  за перегородкой художника заставил императора прервать свою
ходьбу и посмотреть, что там творит художник.
     Незамеченный,  он оказался свидетелем этого разрушения. Он не остановил
Поллукса,  но  брови  его сдвинулись от гнева, синяя жила на лбу вздулась, и
под его глазами образовались угрожающие складки.
     Если   бы  этот  великий  мастер  в  искусстве  управлять  государством
услыхал,  что  его  называют  плохим  правителем,  то  это ему было бы легче
перенести, чем видеть, как презирают его произведения.
     Человек,   уверенный   в   том,   что  совершил  великое,  смеется  над
порицанием;  но  кто  не чувствует подобной уверенности, тот имеет основание
бояться   осуждения   и   легко  воспламеняется  ненавистью  к  любому,  кто
произнесет отрицательное суждение.
     Адриан  дрожал  от гнева, и его кулак был сжат, когда он близко подошел
к Поллуксу и спросил его сердитым голосом:
     - Что это значит?
     Ваятель  посмотрел  на  императора  и,  поднимая брус для нового удара,
ответил:
     - Я уничтожаю эту рожу, потому что она сердит меня.
     - Поди  сюда!  -  вскричал  император,  сильной  рукой схватил за пояс,
которым  был  стянут  хитон  Поллукса, и потащил изумленного художника к его
Урании,  выхватил  брус  из  его  правой  руки,  ударом отрубил плечи у едва
оконченной статуи и вскричал, передразнивая голос юноши:
     - Я уничтожаю эту гадость, потому что она меня сердит!
     У художника опустились руки.
     Изумленный,   раздраженный,  он  пристально  посмотрел  на  разрушителя
своего удачного произведения и закричал в лицо:
     - Сумасшедший!  Теперь  довольно!  Еще  один удар, и ты познакомишься с
моими кулаками!
     Адриан  холодно  и  резко  засмеялся,  бросил  брус  к ногам Поллукса и
сказал:
     - Приговор за приговор - это справедливо.
     - Справедливо!  -  вскричал  Поллукс  вне себя. - Твоя жалкая пачкотня,
которую  мой косоглазый ученик сделал бы не хуже тебя, и это тело, созданное
в   торжественную   минуту   вдохновения!   Стыдись!  Но  еще  одно:  ты  не
прикоснешься к моей Урании снова, иначе ты узнаешь...
     - Что?
     - Что  в  Александрии  щадят  седобородых  только  до тех пор, пока они
этого заслуживают.
     Адриан  скрестил  руки  на  груди,  подошел  к Поллуксу совсем близко и
сказал:
     - Осторожней, если жизнь тебе мила!
     Поллукс  отступил,  и вдруг, точно пелена спала с его глаз: он вспомнил