кто  может знать? Я жду терпеливо. Что предопределено в ближайшее время, все
должно решиться.
     - Да, и настанет конец этой неизвестности, - прошептала Сабина.
     - Ляг  теперь  и  попробуй  заснуть,  -  сказал Вер со свойственной его
голосу,  проникавшей до сердца искренностью. - Полночь прошла, а врач не раз
запрещал  тебе  ложиться  спать слишком поздно. Прощай, пусть приснятся тебе
прекрасные  сны,  и  пусть ты останешься для меня, мужчины, тем, чем ты была
для ребенка и юноши.
     Сабина отняла у него руку, которую он схватил, и сказала:
     - Ты  не должен меня оставлять! Ты мне нужен! Я не могу теперь обойтись
без твоего присутствия.
     - До  завтра;  всегда,  всегда  я  буду  оставаться  при  тебе, если ты
позволишь.
     Императрица  снова протянула ему правую руку и тихо вздохнула, когда он
опять наклонился к ее руке и долго не отрывал от нее своих губ.
     - Ты  мой  друг, Вер, мой друг; да, я знаю это, - сказала она, прерывая
наконец молчание.
     - О  Сабина,  моя  мать!  -  отвечал  он серьезно. - Ты избаловала меня
своей  добротой,  когда  я  был  еще  ребенком,  и что могу я сделать, чтобы
отблагодарить тебя за все это?
     - Оставайся  в  своих  отношениях  ко  мне  таким,  каким  был сегодня.
Останешься  ли  ты  таким  всегда, во всякое время, как бы ни сложилась твоя
судьба?
     - В  счастье  и  в  несчастье  всегда буду тем же, всегда твоим другом,
готовым отдать жизнь за тебя.
     - Не  считаясь  с  волей  моего  мужа  и  даже если бы ты думал, что не
нуждаешься больше в моей благосклонности?
     - Всегда, потому что без нее я жалок, без нее я ничто.
     Императрица глубоко вздохнула и высоко приподнялась на подушках.
     Она  приняла  великое решение и сказала медленно, выразительно, оттеняя
каждое слово:
     - Если   в   ночь   твоего   рождения  не  произойдет  на  небе  ничего
неслыханного,  то  ты будешь нашим сыном, ты будешь преемником и наследником
Адриана, - клянусь в этом!
     В  ее  голосе  звучало  что-то торжественное, и ее маленькие глаза были
широко раскрыты.
     - Сабина,  мать,  дух-хранитель  моей жизни! - вскричал Вер и опустился
перед ее постелью на колени.
     Глубоко  тронутая, она посмотрела в его прекрасное лицо, приложила руки
к его вискам и запечатлела поцелуй на его темных волосах.
     Ее  сухие  глаза,  не  привыкшие  к  слезам, светились каким-то влажным
блеском,  и  таким  мягким,  умоляющим  тоном,  какого  еще никто никогда не
слыхал от нее, она сказала:
     - Даже  и  в  счастье,  даже  после  усыновления,  даже когда ты будешь
носить багряницу, ты останешься таким же, как сегодня? Да? Скажи мне "да"!
     - Всегда, всегда! - вскричал Вер. - И когда наше желание исполнится...
     - Тогда,  тогда... - прервала его Сабина, и мороз пробежал по ее жилам,
-  тогда ты все-таки останешься для меня тем же, что сейчас; но, разумеется,
разумеется... храмы пустеют, когда смертным нечего больше желать.
     - О  нет,  тогда,  тогда  приносятся  благодарственные  жертвы богам, -
возразил  Вер  и  посмотрел  на  императрицу;  но  Сабина  уклонилась от его
улыбавшегося взгляда и вскричала боязливо и тревожно.
     - Никакой  игры словами, никакого празднословия! Ради богов, не теперь!
Потому  что  эта  ночь  среди  других ночей то же, что освещенный храм среди
домов,  даже  более - это солнце среди других небесных светил. Ты не знаешь,
что  я  чувствую,  я  сама  едва  ли знаю это! Теперь, только теперь никаких
праздных слов!
     Вер смотрел на Сабину со все возраставшим удивлением.
     Она  всегда  была к нему добрее, чем к остальным людям, и он чувствовал
себя  связанным  с  нею  узами  благодарности  и  прекрасными воспоминаниями
детства.  Будучи еще ребенком, он из всех своих сверстников был единственным
мальчиком,  который не только совсем не боялся ее, но даже привязался к ней.
Но  теперь...  Кто  когда-либо  видел  Сабину  такою?  Неужели  это та самая
неприятная,  язвительная  женщина,  сердце которой, казалось, было наполнено
желчью  и  язык  которой  подобно  кинжалу  наносил раны каждому, к кому она
обращалась?  Неужели  это  та  самая  Сабина, которая, правда, была дружески
расположена  к  нему,  но  вообще  не  любила никого, не исключая даже самой
себя?
     Не обманывается ли он?
     Слезы  - настоящие, искренние, неподдельные слезы - наполнили ее глаза,
когда она продолжала:
     - Вот  я  лежу  здесь,  бедная, болезненная женщина, страдающая душою и
телом,  как  будто я вся покрыта ранами. Каждое прикосновение, каждый взгляд
и  голос  большинства людей причиняют мне боль. Я стара, гораздо старше, чем
ты  думаешь,  и  так  несчастна,  так  несчастна,  что  вы  все  не можете и
представить  себе!  Ни  ребенком, ни молодой женщиной я не была счастлива, а
как  жена - вечные боги! - за каждое ласковое слово, которым удостаивал меня
Адриан, я заплатила тысячью унижений.
     - Он всегда оказывал тебе уважение, - прервал ее Вер.
     - Перед  вами,  перед людьми! Но какое мне дело до его уважения! Я имею
право  требовать  почтения,  поклонения  от  миллионов, и оно воздается мне.
Любви,  любви,  хоть немножко бескорыстной любви желаю я; и если бы только я
была  уверена,  если бы только я смела надеяться, что ты даришь ее мне, то я
отблагодарила  бы  тебя  всем,  что  имею,  тогда  этот  час  был  бы  самым
благословенным часом в моей жизни.
     - Как можешь ты сомневаться во мне, мать, моя искренне любимая мать!
     - Вот  это мне приятно, вот это приносит мне отраду, - отвечала Сабина.
-  Твой  голос  никогда  не кажется мне слишком громким, и я верю тебе, могу
верить. Этот час делает тебя моим сыном, делает меня матерью.
     Умиление,  смягчающее сердце умиление оживляло очерствевшую душу Сабины
и светилось в ее глазах.
     Она  чувствовала  себя подобно молодой женщине, у которой родилось дитя
и  которой голос сердца поет радостно: "Это дитя живет, оно мое собственное,
а я - я мать этого человека".
     Счастливым взглядом она посмотрела на Вера и воскликнула:
     - Дай  мне  руку,  мой сын, помоги мне встать, я не хочу лежать дольше.
Как  у  меня  хорошо  на  душе!  Да,  это  блаженство, которое дается другим
женщинам,  прежде  чем  они поседеют! Но, дитя, милый, единственный мальчик,
ты  все-таки  не должен любить меня совершенно как мать! Я слишком стара для
нежного  воркования;  но  мне  было  бы невыносимо также и то, если бы ты не