небо тому, чей гороскоп принесет тебе мой раб завтра самым ранним утром.
     - С удовольствием.
     - В какой срок ты можешь окончить эту работу?
     - Самое большее - в четыре дня; может быть, даже и раньше.
     - Превосходно! Но еще одно: считаешь ли ты меня мужественным?
     - Имел  ли  бы  я  причину  быть  благодарным  тебе, если бы ты не имел
мужества?
     - Хорошо.  Так ты не скрывай от меня ничего, даже самого страшного, что
могло  бы  отравить жизнь и сломить мужество какого-нибудь другого человека.
Все,  что  только  ты  прочтешь  в книге небес, - малое и великое, хорошее и
дурное - все я желаю слышать.
     - Я не утаю от тебя ничего, решительно ничего.
     Претор  протянул  Бен-Иохаю  правую руку и сильно пожал нежную, изящную
руку еврея.
     Уходя,  он  предварительно  условился  с  Бен-Иохаем насчет того, каким
образом тот должен уведомить его об окончании своей работы.
     Аполлодор,  его  гости  и  дети  проводили претора до ворот. Не хватало
юного  Вениамина.  Он  сидел  с  друзьями в столовой своего отца и угощал их
старым вином в благодарность за оказанную помощь.
     Гамалиил  слышал  их  веселые  крики  и  пение. Он указал на комнату и,
пожимая плечами, сказал хозяину:
     - Они благодарят бога наших отцов по-александрийски.
     Возле  дома Аполлодора господствовала теперь тишина, прерываемая только
звонкими  шагами  ликторов  и  солдат,  которые стояли перед ним на страже с
оружием в руках.
     На  одной  из боковых улиц претор встретил портного, которого перед тем
сбил  с  ног  ударом кулака, колбасника и других зачинщиков нападения на дом
еврея.
     Их вели как арестованных к начальнику ночной стражи.
     Вер  охотно возвратил бы им свободу, но он знал, что император спросит,
что  сделано с нарушителями спокойствия, и потому предоставил их собственной
участи.  В  другое  время  он, наверное, отправил бы их домой без наказания;
теперь  же  он  весь  находился  во власти чувства, которое было сильнее его
добросердечия и легкомыслия.


XIII

     В  Цезареуме  претора  ожидал  старший  камерарийСабине, которая желала с ним говорить, несмотря на поздний час.
     ______________
     
     Войдя   в  комнату  своей  благодетельницы,  Вер  нашел  ее  в  большом
волнении.
     Она  не  лежала,  как  обыкновенно,  на  своих  подушках, а большими не
женскими шагами ходила взад и вперед по обширной комнате.
     - Хорошо,  что  ты  пришел! - вскричала она навстречу претору. - Лентул
говорил,  что  встретил  раба  Мастора,  и  Бальбилла уверяет... но ведь это
невозможно!
     - Они думают, что император здесь? - спросил Вер.
     - Они сказали это и тебе тоже?
     - Нет.  Я  не  имею  обыкновения  медлить, когда ты зовешь меня и когда
есть  что-нибудь  важное,  что  нужно  рассказать. Итак, недавно... Но ты не
должна пугаться.
     - Только без лишних слов.
     - Недавно я встретил...
     - Кого?
     - Адриана.
     - И ты не ошибаешься? Ты видел его?
     - Вот этими глазами.
     - Неслыханно,  недостойно,  постыдно!  -  вскричала Сабина так громко и
запальчиво,  что  сама  испугалась  резкого  звука своего голоса. Ее высокая
сухая  фигура  дрожала от волнения, причем всякому другому она показалась бы
в  высшей степени непривлекательной, неженственной и отталкивающей, но Вер с
детства  привык  смотреть на нее более ласковыми глазами, чем другие люди, и
она внушала ему сострадание.
     Есть    женщины,   которые   напоминают   увядшие   цветы,   потухающие
светильники,   исчезающие   тени,  и  они  не  лишены  прелести;  но  крепко
сложенная,  жестко-угловатая Сабина не обладала ни в малейшей степени гибкой
нежностью этих милых существ.
     Слабость,   которую   она   выставляла  напоказ,  плохо  шла  ей,  и  в
особенности  была  ей  не  к  лицу  тогда,  когда,  как  в  этот час, грубая
жесткость ее озлобленной души выказывалась с безобразной откровенностью.
     Она была глубоко возмущена оскорблением, которое нанес ей супруг.
     Не  довольствуясь  тем, что он устроил для себя дом, обособленный от ее
дома,  он  проживал  в Александрии, не уведомив ее о своем прибытии. Руки ее
дрожали  от волнения, и, запинаясь, она велела претору приказать принести ей
успокоительное лекарство.
     Когда  он  вернулся, она лежала уже на диване, лицом к стене, и сказала
жалобным тоном:
     - Меня   знобит.  Накинь  на  меня  вон  то  покрывало.  Я  несчастное,
оскорбленное существо.
     - Ты  слишком чувствительна и слишком близко принимаешь все к сердцу, -
осмелился возразить претор.
     При этих словах она привскочила на постели, полная негодования.
     Она  прервала  Вера  и  подвергла  его  строгому  допросу, точно он был
обвиняемым, а она судьей.
     Скоро  она  узнала,  что Вер встретил раба Мастора, что ее муж живет на
Лохиаде,  что  он,  переодетый,  принимал  участие в празднике и подвергался
серьезной опасности перед домом Аполлодора.
     Она  заставила  Вера  рассказать  также,  каким образом он спас еврея и
кого  встретил  в  его  жилище,  и осыпала его горькими упреками за безумное
легкомыслие,  с  каким  он  из-за  какого-то  жалкого  еврея  рисковал своею
жизнью, забывая, что предназначен судьбою для высочайшей цели.
     Претор  не  прерывал  ее.  Наконец  он  наклонился, поцеловал ее руку и
сказал:
     - Твое  доброе  сердце  предвидит  для  меня  то,  на что я сам не смею
надеяться.  Что-то мерцает на горизонте моего будущего. Есть ли это вечернее
зарево  моего  заходящего счастья или розовая утренняя заря моего будущего -