голову  лавровый  венок,  обвила  плющом его шею и грудь, громко засмеялась,
когда он бросил цветочнице крупную монету, и крепко уцепилась за его руку.
     Все  это она проделала не задумываясь, с легкой поспешностью, дрожащими
пальцами, точно в чаду.
     Вот  процессия  кончилась. Шесть женщин и девушек с венками на головах,
взявшись под руку, примкнули к ней с громким пением.
     Поллукс  потащил возлюбленную в этот веселый ряд, снова обнял ее, дал и
ей  обнять  себя, и оба они понеслись быстрым танцевальным шагом вперед. Они
размахивали  свободными  руками, откидывали голову назад, с громкими криками
и  песнями  - и забыли все, что их окружало. Им казалось, будто их соединяет
пояс,  сотканный  из  солнечных  лучей, и какой-то бог поднимает их высоко к
себе  и среди громких криков и ликования несет мимо бесчисленных звезд через
светлые пространства эфира.
     И  они  позволили  увлечь  себя  по  Лунной улице на Канопскую, а затем
обратно к морю до храма Диониса.
     Там  они  остановились,  запыхавшись.  И только теперь вернулось к нему
сознание,  что  он  -  Поллукс,  а  к ней - что она Арсиноя и что ей следует
отправиться к отцу и к детям.
     - Пойдем  домой, - тихо сказала она. При этом она опустила руки и затем
в смущении стала собирать свои распущенные волосы.
     - Да, да, - отвечал он точно во сне.
     Затем  он  освободил  ее,  ударил  себя  рукой  по лбу и, обратившись к
отворенной двери храма Диониса, вскричал:
     - Что  ты  могуществен,  Дионис,  что  ты  прекрасна,  Афродита, что ты
очарователен, Эрот, - это я узнал только сегодня!
     - Мы  оба  были  совершенно  зачарованы  божеством,  и  это  было нечто
чудесное,  -  сказала  Арсиноя.  -  Но  вот  идет  новое шествие, а я должна
вернуться домой.
     - Так пойдем через маленькую Портовую улицу, - предложил Поллукс.
     - Да. Я должна снять листья с волос, а там никто не увидит нас.
     - Я помогу тебе.
     - Нет, не прикасайся ко мне, - строго возразила Арсиноя.
     Она  собрала  массу  своих  мягких  блестящих  волос и освободила их от
листьев,   которые  скрывались  в  них  подобно  зеленым  жукам  в  махровых
соцветиях.  Наконец  она  спрятала  волосы под покрывалом, которое уже давно
спустилось с головы и держалось точно чудом, зацепившись за пряжку пеплума.
     Поллукс посмотрел на нее и воскликнул, увлеченный могуществом страсти:
     - Вечные  боги, как я люблю тебя! Мое сердце было играющим ребенком, но
сегодня  оно выросло и сделалось героем. Подожди только, подожди, этот герой
возьмет свое оружие в руки!
     - И  я  буду  сражаться  вместе  с ним! - весело сказала Арсиноя, снова
оперлась  на  его  руку,  и  оба  они  поспешили к дворцу, не столько шагая,
сколько приплясывая.
     Позднее  солнце короткого декабрьского дня уже возвещало холодной серой
полоской  свой  скорый  восход,  когда  Поллукс  со спутницей проходил через
ворота, давно уже открытые для рабочих.
     В  первый раз в зале муз, а во второй - в проходе, который вел в жилище
смотрителя,  они  с  сожалением,  но  все  же  весело  простились. Однако их
прощание было коротко, так как свет какой-то лампочки скоро разлучил их.
     Арсиноя быстро убежала.
     Им  помешал  Антиной.  Он ожидал здесь императора, все еще наблюдавшего
звезды  на  башне,  построенной для него Понтием, и узнал Арсиною, когда она
поспешно проходила мимо.
     Как  только  она  исчезла, Антиной обратился к Поллуксу и весело сказал
ему:
     - Прошу у тебя извинения, я помешал твоему свиданию с возлюбленной.
     - Она моя невеста, - гордо отвечал художник.
     - Тем  лучше,  -  сказал любимец императора и так глубоко вздохнул, как
будто  это  уверение  Поллукса  освободило его сердце от какой-то тяжести. -
Тем  лучше.  Не  можешь  ли  ты  мне сказать, как здоровье сестры прекрасной
Арсинои?
     - Разумеется,  могу,  -  отвечал  художник и позволил вифинцу взять его
под руку.
     В  следующий час ваятель, с губ которого лились шумным потоком бодрые и
вдохновенные слова, совершенно пленил сердце Антиноя.
     Арсиноя  застала  отца  и  своего слепого брата Гелиоса, который уже не
казался больным, в глубоком сне.
     Рабыня  пришла  домой  через несколько минут после нее, и когда наконец
Арсиноя  с  распущенными волосами бросилась в постель, то сейчас же заснула,
и  грезы  снова  привели  ее  к  Поллуксу  и  при  звуках барабанов, флейт и
бубенчиков  подняли их обоих и понесли высоко над пыльными путями земли, как
два оторванных ветром листка.


V

     Солнце  уже  взошло, когда смотритель Керавн проснулся. Он спал в своем
кресле  почти  так  же  крепко, как на постели, однако же не чувствовал себя
освеженным и во всех членах ощущал ломоту.
     В  большой горнице все валялось вперемешку, как накануне вечером, и это
ему  было  неприятно, так как он привык, входя в эту комнату утром, находить
ее в лучшем порядке.
     На  столе  стояли  остатки  детского ужина, облепленные мухами, и между
блюдами и корками хлеба блестели украшения его собственные и его дочери.
     Куда  бы  он ни посмотрел, он видел части одежды и разные вещи, которые
были здесь не у места.
     В  комнату  вошла,  позевывая,  старая рабыня. Ее седые курчавые волосы
спускались  в  беспорядке  на лицо, взгляд ее был неподвижен, и она шаталась
на ходу.
     - Ты  пьяна!  -  крикнул  на нее Керавн. И он не ошибся: после того как
старуха,  дожидавшаяся  перед  домом  вдовы  Пудента, проснулась и узнала от
привратника,  что  Арсиноя уже ушла из сада, другие невольницы затащили ее в
кабак.
     Когда  Керавн  схватил  ее  за  руки и встряхнул, она, оскалив зубы и с
глупой улыбкой на мокрых губах, вскричала:
     - Праздник! Все свободны! Сегодня праздник!
     - Римский вздор, - прервал ее смотритель. - Готов мой суп?
     Пока  старуха  бормотала  про  себя  какой-то невразумительный ответ, в
комнату вошел раб и сказал:
     - Сегодня мы все празднуем: могу ли и я тоже уйти со двора?