и жил.
     - То-то  и оно, - гордо промолвил Лучук. - Ты только не гони коня, а то
у меня в животе все переворачивается.
     Кони  пошли легкой рысцой, нога в ногу, но Лучуку все равно было трудно
с  непривычки  и  неумения,  он клонился то в одну сторону, то в другую, его
подбрасывало,   сдвигало   назад,  не  успевал  он  выпрямиться,  как  снова
оказывался  в  опасном наклоне, был уже мокрый насквозь, дрожали у него руки
и  ноги  и  все  тело билось в лихорадке от предельной усталости и бессилия.
Однако  попросить  товарища,  чтобы  тот остановился для передышки, Лучук не
решался.  Да и зачем? Сами бежали через весь лес, почти не останавливаясь, а
теперь  ведь  на конях! Но если уж по правде сказать, то Лучук готов был всю
остальную  свою  жизнь  бегать  пешком  по  всей  земле,  лишь  бы только не
садиться  на  это округлое существо, на котором невозможно ни удержаться, ни
успокоиться,  ни отдохнуть! Что это за езда, если ты только и думаешь, чтобы
не  упасть, чтобы не опрокинуться через голову или не плюхнуться набок, куда
тебя так и клонит неодолимая бесовская сила!
     Но,  впрочем,  обратный  путь,  хотя  и  был насыщен муками для Лучука,
оказался  намного  короче,  нежели  это было ночью. Сивоок, несмотря на свою
молодость,  не  раз  и  не  два  имел уже возможность убедиться в том, что к
счастью и добру путь всегда очень длинный, а к беде - всего лишь шаг.
     Они  подъехали  к  обозу  купца  в  тот момент, когда солнце еще только
поднималось  где-то  за  пущей. Бросилась в глаза безлюдность, заброшенность
обоза,  беспорядок,  тишина.  На  многих  возах  видны были отчетливые следы
ограбления,  остальные,  хотя  и  не  были  затронуты,  выглядели  грустно и
беспомощно.
     Нигде  никого.  Наверное,  те,  кто сохранил верность Какоре, тоже ушли
отсюда  вместе  со  своим перепившимся грузным хозяином, надеясь пробиться к
людским  поселениям  и  раздобыть  хоть  каких-нибудь  лошадок  для спасения
неисчислимых богатств, брошенных теперь у кромки болота.
     Сивоок  еще  сидел на коне, а Лучук, радуясь, что муки его закончились,
поскорее  скатился  на  землю,  шагнул  окоченевшими, избитыми ногами туда и
сюда,  приблизился  к  одной  из  главных  телег, зачем-то прикрытой дорогим
покрывалом  так, словно бы здесь кто-то надеялся на хороший торг и заманивал
покупателей.  Разминаясь,  медленно  ощущая  блаженство хождения по земле на
собственных  ногах, Лучук от нечего делать задел двумя пальцами кончик этого
покрывала,  -  видимо,  желая  показать  товарищу  заморское диво, вытканных
золотом  крылатых зверей, разбросанных по ткани, необычайные цветы и листья,
которых  невозможно  было  найти  в  самых  отдаленных  здешних  пущах, - но
стряслось неожиданное и страшное.
     Покрывало,   которым   была   накрыта   вся   телега,  от  одного  лишь
прикосновения   пальцев   Лучука   рванулось  вверх,  из-под  него  раздался
по-звериному  жуткий  рев,  сверкнул  широченный  меч - и Лучук, рассеченный
наискось, тихо повалился под колеса.
     - Ты  что?  -  закричал  Сивоок,  еще не постигнув до конца всего ужаса
случившегося,  еще не узнав как следует Какоры, и рванул коня прямо на купца
и огрел его по голове тяжелой дубинкой.
     Теперь  Сивоок не заботился о Какоре, не боялся его, даже если бы тот и
нашел  в  себе  силу  снова схватиться за меч, - спрыгнул с коня, бросился к
Лучуку.
     Тот  плавал  в  теплой  своей крови, был уже далеко отсюда, там, откуда
нет возврата.
     Мертвый.
     - О  добрые  боги  и боги злые! Почему вы так делаете? Почему забираете
самое лучшее, что у меня есть, а оставляете неведомо что?
     Он  еще  не  верил.  Прикоснулся к телу товарища, попытался перевернуть
Лучука. Тот был тяжелый как камень.
     Мертвый.
     Сивоок  оглянулся  вокруг,  словно  бы  ждал  откуда-то  спасения. Быть
может,  он  думал,  что из пущи выступят вилы-чародеи или из болот подоспеют
берегини и спасут товарища-брата?
     Нигде никого.
     Только  на  телеге,  придавливая  крылатых зверей, вытканных золотом на
покрывале,  подминая  под себя невиданные листья вышивки, лежал без сознания
Какора,  и  возле  его  тяжелой  руки  зловеще  посверкивал  широкий  меч  с
темнеющими полосами крови Лучука на лезвии.
     Сивоок  в  ярости  вскочил  на  грудь  купца,  принялся  тормошить его,
пытаясь привести в сознание, кричал в его замутненное беспамятством лицо:
     - Что  ты  наделал?  Что  ты  натворил?  Ты,  злодей проклятый! Убийца!
Негодяй!
     Сивоок  продолжал  без  устали  тормошить, бить Какору по жирным щекам,
бить  в  грудь  да  тех  пор,  пока  тот  же пришел в сознание, зашевелился,
протянул  руку  в  поисках  меча,  попытался  стряхнуть  с себя разъяренного
Сивоока,  а поскольку это ему не удалось, он угрожающе махнул рукой, надулся
для  гневного  крика,  но вдруг сознание вернулось к нему, он порывисто сел,
увидел  убитого  Лучука, теперь уже отчетливо услышал крики Сивоока и как-то
словно бы неловко пробормотал:
     - Отрока зарубил... Как же так?
     - Ты!   Поганец!   Сволочь!   Тварь!   -  метался  возле  него  Сивоок,
подскакивая  то  с одной, то с другой стороны, отвешивая ему удар за ударом.
- Что ты натворил! Что ты...
     - Ну,  -  бормотал  Какора,  - разве человек хочет?.. Это бес водит его
рукой... Да успокойся, хлопче... Ну... Разве ж я...
     Сивоок   сел  возле  мертвого  Лучука  и  заплакал.  Только  теперь  он
превратился  в  бессильного  подростка  из  далекой  темной  ночи, одинокого
мальчишку  на  чужой  размокшей  дороге, залитого слезами мальчика в залитом
слезами мире.
     - Ну,  -  еще будучи не в силах спуститься с телеги, бормотал Какора, -
ну,  чего ты?.. Разве человек что?.. Ну вышло так... А ты не плачь... Какора
тебя  никогда  не...  Ты  еще  не  знаешь  Какоры.  За добро Какора - только
добром... Ну... Довольно, довольно... Гей-гоп!
     Он  легко  вскочил  на  землю,  прежде  всего  подозвал коней, щипавших
неподалеку   траву,   равнодушных  к  людской  крови,  которой  они  вдоволь
навидались  на купеческой службе, привязал их, потом обнял Сивоока за плечи,
немного постоял молча, сказал:
     - Похороним  его, а самим нужно убираться отсюда. Потому как Джурило...
Ты его еще не знаешь. Думал я, что это он вернулся... Если бы я ведал...
     Они  похоронили  Лучука  под  красивой  дуплистой  березой: быть может,
дикие  пчелы  наносят  в дупло меду, и маленькому бортнику будет сладко и на
том свете от золотистого гула.
     Затем  Какора  начал  выбирать  с  телег то, что считал самый ценным, и