только что его увидела.
     Хлопец  зарделся, попытался спрятаться за телегой, но и там преследовал
его  взгляд молодицы, ее орехового оттенка глаза вселяли в него возбуждение,
которого  он  не знал еще ранее, а может, это просто у него кружилась голова
от  длительного  голода,  потому что после смерти Лучука у него еще и крошки
не было во рту.
     Он   обошел   коней,  очутился  среди  горожан,  на  него  посматривали
доброжелательно  и  открыто,  и  он  тоже  чувствовал  себя своим среди этих
красивых  и  таких  непривычно  простых  людей.  Какая-то  девочка держала в
деревянной  мисочке вареное мясо. Он взглядом спросил ее согласия и, получив
разрешение,  взял  кусочек мяса, отправил его в рот. С другой стороны кто-то
подал  ему горшочек с кашей, еще кто-то сунул кружку с питьем, настоянным на
травах,  видно,  хмельным,  потому  что  в  голове у Сивоока закружилось еще
сильнее,  чем  от  ореховых глаз молодицы, и именно тут оказалось, что сосуд
подала она же - молодица с глазами, как сплошной грех.
     Она игриво задела его локтем, засмеялась звонким смехом:
     - А не осилишь жбан? Что ж ты за муж еси?
     - Мал я, - стеснительно ответил Сивоок.
     - Ой,  гляньте  на  него!  -  Молодица громко расхохоталась. Забежала с
другой  стороны,  толкнула  Сивоока  уже  сильнее,  но парень не сдвинулся с
места.  -  Видели  такого  малого!  - выкрикивала неугомонная молодичка. - А
откуда же ты взялся у нас тут?
     - Оттуда, - махнул Сивоок рукой в сторону леса.
     - Да  там люди лишь исчезают, - вмешался в разговор один из мужчин, - а
приходить оттуда - невиданное дело.
     - Пришли  же  мы  с купцом, - пробормотал Сивоок. - А вы кто такие? Что
за город ваш?
     - Радогость.  -  Молодичка,  видимо,  не  хотела никому уступать своего
гостя.  -  Город  наш  Радогость  называется, а меня кличут Ягодой. А ты как
зовешься?
     - Сивоок.
     - Почему же так?
     - Не ведаю. Видать, из-за глаз.
     - А какие же глаза имеешь? Взгляни на меня.
     Сивоок вспыхнул до корней волос.
     - Посмотри мне в глаза, посмотри.
     Но  как  же он мог смотреть в ее бездонные глаза! Сивоок попытался было
выбраться  из  толпы  и спастись хотя бы возле Какоры. Но Ягода была быстрее
не только телом, но и мыслью.
     - Подожди-ка,  поведу  тебя  к  моей  тетке, - сказала она, - тетка моя
Звенислава хочет тебя видеть. А ей отказывать негоже.
     Молодица   схватила  Сивоока  за  руку,  потащила,  расталкивая  людей,
тарахтела неумолчно:
     - Тетка  Звенислава  у  нас в величайшем почете. Потому как в Радогости
женщины...  Ты не ведаешь еще? Мужчин у нас мало... Исчезают в пущах... Идут
и  не  возвращаются... И никто не может понять, что же это такое... Когда-то
у  нас были такие мужчины... Ой, такие же!.. А теперь видишь!.. И мой муж не
возвратился  из  пущи...  И  все  нам  самим  приходится...  Вот так и тетке
Звениславе... Тетя Звенислава, вот отрок, а зовется смешно: Сивоок.
     Они  остановились  возле той темнолицей женщины, у которой на руке была
золотая  гривна  с яблоками. Сивоок не столько смотрел на старую Звениславу,
сколько  на ее гривну, ибо ничего похожего еще нигде не видел. Золотой тур с
изогнутой  спиной,  будто  Рудь  в давнишней своей стычке со старым Бутенем,
упираясь  задними  ногами  в огромное золотое яблоко, пробовал поддеть точно
такое  же  яблоко  рогами.  Каждый  мускул,  каждая  шерстинка  на туре были
отчеканены  с  подробностями  почти  невероятными.  Кто  бы  это  мог  такое
сотворить?  И  откуда  привезена  гривна?  Неужели сюда могли добираться еще
какие-нибудь  гости,  кроме  них  с  Какорой? Ведь и назван город Радогость,
видимо,  в  насмешку  над  тем  далеким  в широким миром, который никогда не
одолеет тайных и опасных тропинок, ведущих сюда.
     - У  тебя  глаз  жадный,  как  и  у  твоего  купца,  -  сурово  сказала
Звенислава, заметив, с каким вниманием всматривается Сивоок в ее гривну.
     Хлопец  зарделся  еще  больше,  чем  раньше  от приставаний молодички с
соблазнительными глазами.
     - Люблю  красивое...  - пробормотал он. - Был у меня дед Родим... Он...
творил  богов - Световида, Дажбога, Стрибога, Сварога... В дивных красках...
На глине и на дереве... С малых лет привык...
     - Рехнувшийся  малость  отрок, - прыснула Ягода, - здоровый, как тур, а
бормочет  про какую-то глину... Ведь это же дело женское... Тетка Звенислава
вон...
     - А  кыш,  -  прикрикнула  на  нее  старуха,  -  замолчи,  пускай отрок
посмотрит и у нас... Жилище наших богов...
     - Видел  снаружи,  -  сказал  Сивоок,  -  уже  все  осмотрел... Чудно и
прехорошо... Нигде такого нет, в самом Киеве даже...
     - А  что  Киев? - молвила Звенислава. - Киев сам по себе, а Радогость -
сам... Покажу тебе еще и середину, ежели хочешь...
     - А хотел бы, - несмело промолвил Сивоок.
     - Мал еще еси? - догадалась Звенислава.
     - Не  знаю,  может,  шестнадцать  лет,  а  может, и меньше... Дед Родим
погиб, а я не ведаю о себе теперь ничего...
     - Вот  что, Ягода, не приставай к хлопцу, - сурово велела Звенислава. -
Приведешь Сивоока потом ко мне, покажу ему жилье наших богов.
     Но  тут  протолкался  к  ним Какора, пьяный в дымину, раздраженный тем,
что  не  удалась  торговля.  Услышал  последние слова Звениславы и тотчас же
ухватился за них.
     - А  мне?  -  взревел он. - Почему мне не показываешь здесь ничего? Кто
здесь  гость? Я или молокосос? Я - Какора! Хочу посмотреть ваш город! Почему
бы и нет!
     - Хочет, так покажи ему, Ягода, - сказала, отворачиваясь, Звенислава.
     Ягода  рада  была  еще  побыть с Сивооком, ее не испугала расхристанная
фигура  купца,  маленькая женщина смело подкатилась к Какоре, дернула его за
корзно, закричала так, что он даже уши закрыл:
     - Ежели  так,  то  слушать  меня,  и идти за мной, и не отставать, и не
приставать,  потому что позову мужей, да угостят палками, а у нас хоть мужей
и мало, да ежели палками измолотят, то ого!
     - Ну-ну!  -  загремел  Какора, пытаясь обнять Ягоду, но наткнулся рукой
лишь  на  пустоту, покачнулся, чуть не упал, попытался прикрыть свою неудачу
разухабистой  песенкой,  сыпал  первыми попавшимися словами вдогонку Ягоде и
Сивооку, а сам был настолько пьян, что вряд ли и видел что-нибудь.
     Шли  по  городу,  и  никто  им  не  мешал. Могло показаться, что первые