ночь особая - ночь радости и горя.
     Он  бежал,  тяжело  запыхавшись.  Он  утратил прежнюю легкость: видимо,
человек  обладает  легкостью и живостью лишь до определенного предела. Потом
он  прирастает  к земле, становится удивительно неповоротливым в движениях и
поступках. Быть может, это и есть рубеж между юношеством и мужеством?
     Раньше  он  мог  бы  просто  спуститься  со  склона, взглянуть, что там
происходит,  мог  возвратиться оттуда, мог бы и просто себе спать. Но он уже
был  мужчиной,  опасность становилась неотвратимой не только для кого-то, но
и для него.
     Вместе  со  всеми Сивоок выскочил за ворота прямо к мосту, острый блеск
солнца  и  оружия  ослепил  его на миг, солнце еще только пробивалось сквозь
леса  и  туман,  но  уже  несло  в себе всю ярость, и этого было достаточно,
чтобы   огонь  его  собрался  на  кончиках  вражеских  копий,  и  эти  копья
продолжались  в  бесконечность  и  поражали  каждого  уже издалека, и прежде
всего  -  в  глаза.  У  кого  был  щит, тот прикрывался от проклятого блеска
щитом,  а  кто  и  просто  ладонью,  и  так  стояли - с одной стороны конная
дружина  с  красными  щитами,  подпираемая  темными валами пеших воинов, а с
другой  - запыхавшаяся, клокочущая толпа радогощан, которая с каждой минутой
росла и росла и от этого казалась еще более кипящей и шумной.
     В  узком  пространстве между воротами и мостом становилось все теснее и
теснее,  начиналась  давка.  На валу и забороле толпились женщины Радогостя,
подбадривая  своих мужей, ибо, как только появилась видимая опасность, сразу
вошел  в  силу  древний  обычай, согласно которому мужчины должны воевать, а
женщины  только  вдохновлять  их  на победу; правда, в Радогосте это правило
последовательно  не  выдерживалось, многие женщины также были в толпе вместе
с  мужчинами  здесь,  внизу,  зато  на  валу  и  забороле  не было ни одного
мужчины,  -  и самые старшие, и молодые бросились сюда, к воротам, все несли
оружие,  у кого какое было; самые храбрые выбежали аж на мост, на мосту тоже
было  полно  народу,  -  быть  может,  это были и не самые храбрые, а просто
вытолканные  вперед, ибо все равно кто-то всегда должен быть впереди, а если
уж  ты  очутился на виду и у своих и у врага" то должен показать все, на что
способен,  -  так  и  начали  передние  радогощане свою дерзкую перекличку с
дружиной.
     Сивоок  тоже  протиснулся  вперед, тоже приблизился к тем, которые были
перед  самой  дружиной,  и  от  дружины  отделилось несколько всадников, они
прискакали на расстояние полета стрелы.
     - Кто такие? - закричали радогощане.
     - Великий князь Владимир.
     - Что за князь?
     - Из Киева!
     - Так и сидите себе в Киеве!
     - Все земли - киевские.
     - Да не наша.
     - Принесли вам крест.
     - Несите назад.
     - Князь шлет вам милосердие.
     - Обойдемся!
     Из  толпы  бесшумно  вылетела стрела и вонзилась в землю перед одним из
всадников.  Пущена  она  была  просто так, для испуга. Всадник вздыбил коня,
круто  повернул  его,  другие  тоже  стали  поворачивать  коней, поскакали к
дружине.  Вослед  им  сыпанули  стрелы тоже без особой причины - лишь бы еще
больше  напугать  непрошеных  гостей.  Однако  из  этого ничего не вышло. От
дружины  откололась  изрядная часть, несколько сот всадников; выставив копья
вперед,  они  помчались  к  мосту, все, кто был перед мостом, мигом кинулись
убегать.  Сивоок  -  вместе  со всеми; и с этого момента течение событий для
него  утратило последовательность, лишь потом он смог понять, что случилось,
но  это  было  уже  слишком  поздно;  да если бы это случилось и раньше, все
равно он ничем не мог бы помочь радогощанам.
     Вот  так  они  летели,  чтобы  присоединиться  к  своим,  прежде чем их
настигнут  дружинники  князя,  а на мосту тоже не стояли сложа руки: чуть ли
не  из-под  ног  у  Сивоока  и  его  товарищей выметнулись бревна, служившие
настилом   моста;   бревна,   оказывается,  лежали  ничем  не  закрепленные,
держались  просто  благодаря  своей собственной тяжести, а теперь их легко и
быстро  столкнули  вниз,  в  глубокий  ров,  и  передняя  часть  моста сразу
ощерилась  голыми  брусьями; всадники, достигшие рва, туго натянули поводья,
кони  затанцевали  перед обрывом, дружинники застыли, а с этой стороны, с не
разрушенной  еще  части  моста,  летели  в  сторону  пришельцев  насмешливые
восклицания, едкие словечки:
     - Почему же вы не прыгаете?
     - Выпустите своего князя вперед!
     - Щитами заслоните дырку!
     - Они ведь у вас красные!
     - А у нас щиты из скоры!
     - Дудки вам войти в город!
     С  вершины  холма  доносились  выкрики  женщин; глухо гудели и напирали
задние,  которым хотелось увидеть дружинников, быть может, подбросить и свое
словцо,  столь долго вынашиваемое и обдумываемое, ибо в повседневных заботах
слов  требовалось мало, как-то обходились двумя-тремя, а уж коль подвернулся
случай,  тогда  каждый  высыпал все, что у него было, в особенности же такой
необычный  случай,  как  теперь  вот,  потому  и  протискивались  вперед те,
которые  минутой  раньше  колебались,  пятились,  не спешили вперед батьки в
пекло,  и  теперь  толкотня  и  неразбериха еще больше усилилась, кто-то уже
взывал  о  помощи,  кого-то придавили, кого-то, быть может, и топтали, а тут
еще  вал  взорвался  женским  криком,  перепуганным визгом, этот визг упал с
вала  вниз,  и  уже  возле ворот раздались крики мучения, позора и боли; там
происходило  что-то страшное и неожиданное, такое, что все, кто был на мосту
и  у  моста,  словно  бы  качнулись  в ту сторону и, оставив полуразрушенный
мост,  повернулись  спинами к торжествующим дружинникам и ринулись к воротам
и  за  ворота,  и  Сивоок пробился туда, опять-таки в числе первых, но лучше
было  бы ему и не пробиваться, ибо там кипел настоящий бой, там тоже, словно
рожденные  нечистой  силой,  гарцевали  всадники с такими же самыми красными
щитами,  как и у тех, которые стояли у разобранного моста, а возле всадников
рубились  мечами  и кололись длинными копьями пешие воины, тоже прикрываемые
прочными щитами, воины умелые, безжалостные, жестокие.
     На  дороге  лежал,  пробитый многими копьями, огромный медведь, который
когда-то  так  напугал  у ворот Сивоока, падали убитые и раненые радогощане;
быть  может,  и  Сивоок  упал бы убитым или раненым, если бы он и дальше лез
вперед,  в  самое  пекло, но перед глазами у него появился огромный всадник:
ни  конь,  ни  одежда  всадника не были знакомы Сивооку, зато слишком хорошо
знакома  была ему фигура этого человека; а когда он увидел толстенную морду,