- Если ж бы да что бы не то... Да если бы еще...
     А  сам  же  был талантлив как черт, умел, быть может, больше всех своих
людей.  Еще молодым взял его Ярослав из Киева, возил с собой в Ростов, потом
привез  и сюда, в Новгород, потому что любил окружать себя красивыми вещами,
а  Золоторукий  знал  в них толк. В его жилах текла кровь не только русская;
отец  его,  беглый от боярина из-под Чернигова, в своих скитаниях повстречал
где-то  печенежскую красавицу, с которой учинил грех, а потом бежал с нею на
Дунай  к  болгарам, откуда перебрался к уграм, где-то ввязался в вооруженную
схватку,  попал  к  одному  властелину в плен, к другому, пока не оказался в
Киеве,  в  уже  преклонном  возрасте,  без  жены,  не  выдержавшей  неволи и
умершей,  зато  с  сыном,  в  котором  смешанная кровь вспыхнула необычайным
умением к золотому и серебряному делу.
     Так  вот,  Золоторукий давно знал князя, знал его привычки, умел всегда
принять Ярослава в ковнице именно так, как тому хотелось.
     Стояла  там  княжья  скамья, покрытая мохнатым ведмедном, а перед нею -
низенький  столик,  очень  удобный для рассматривания на нем всяких изделий.
Иногда  князь  после  молитвы  приходил  в  ковницу  прямо  из церкви, тогда
Золоторукий  знал,  что на стол нужно положить одну-единственную вещь, чтобы
утешила  она  княжьи  глаза, успокоила его душу. И тогда выкладывалось самое
драгоценное  и  тонкое  изделие: предивной эмали золотой крест, осыпанный по
краям  сапфирами  цвета  синевы  степного  неба  или же крупными изумрудами,
каждый  из  которых стоил целую волость; Христос, вырезанный из ярко-красной
яшмы,  вправленной  в  златокованый  венок; еще не законченный золотой оклад
для  книги  с  двумя  рядами  жемчугов,  белых  и розовых, вокруг заголовка;
золотое  блюдо  -  дискос  с  двумя  ангелами  по  сторонам  креста  чеканки
благородной и совершенной.
     Когда  же  князь  забредал в ковницу в веселом настроении, Золоторукий,
вздыхая  и  выпрашивая  прощения за нерадивость и леность свою собственную и
его  людей,  наваливал  на  столик  перед  Ярославом  целые вороха золотых и
серебряных   украшений,   посуды,   иконок,   крестов,   ковчежцев,  ларцов,
коробочек,  и князь наугад протягивал руку к этому вороху, вытаскивал оттуда
то  одну  вещь,  то  другую, отводя ее дальше от глаз или приближая к самому
лицу,   перебирал,  звенел  серебром  и  золотом,  словно  бы  грел  руки  в
полыхающем  сверкании  драгоценностей,  сидел  так  подолгу, а когда уходил,
милостиво похлопывал Золоторукого по плечу, говоря:
     - Лепо, лепо, Золоторуче.
     А  тому,  кажется,  ничего больше и не нужно было. Посверкивал глазами,
зубами,  провожая князя, останавливался между варягами с обнаженными мечами,
выпрямившийся,  гордый,  неприступный.  Мастер  своего  дела. Единственный в
своем умении.
     На  этот  раз  Золоторукий, видимо, ждал князя, а еще, наверное, была у
него  договоренность  с  Коснятином,  договоренность  о  том,  как принимать
Ярослава,   потому  что  Коснятин  незаметно  бросал  хитрые  взгляды  из-за
княжеского  плеча Золоторукому, а тот, не улавливая этих взглядов, поскольку
и  сам знал, что должен делать, быстро провел ладонью по теплому ведмедну на
княжьей  скамье,  поправил зачем-то маленький столик, подождал, пока Ярослав
сядет,  сбросив до этого мокрый плащ и мокрую шапку и вытерев влагу с бороды
и  усов,  потом, что уже было и вовсе необычным, тиун закрутился-завертелся,
как  побитый  пес,  Ярослав  гневно  взглянул  на него, удивляясь, почему не
показывает  ничего;  небольшая  горница  наполнилась  тяжким запахом мокрого
меха,  конского  пота,  принесенного  всадниками  с  собой,  толстые свечи в
трирогом подсвечнике замигали, словно должны были вот-вот погаснуть.
     - Ну? - сказал Ярослав. - Что у тебя есть?
     - Да, - вздохнул Золоторукий, - если бы оно да не то, а что бы это...
     - Знаю тебя, - прервал его князь. - Показывай!
     Неторопливым  шагом,  с тяжкими вздохами Золоторукий направился в угол,
открыл  тяжелый,  кованный  железными пластинками сундук, долго рылся в нем,
что-то  взял  там  наконец,  осторожно  понес  к  князю, прикрывая плечами и
руками,  так, будто держал на груди птицу, которая вот-вот могла вспорхнуть,
или  же  ядовитую змею, которая в любой миг могла бы прыгнуть либо на князя,
либо на посадника.
     Низко  наклонился над столиком, колдовал там дальше, что-то зазвенело у
него  в  руках,  потом  Золоторукий  выпрямился,  быстро  отошел от столика.
Ярослав взглянул.
     Перед  ним  на  потемневшей  дубовой  столешнице  лежала  золотая  цепь
(каждое  звено  толщиной  чуть  ли  не  в палец), но неожиданность была не в
величине  и  весе этой цепи, а в том, как она была сделана. Потому что между
каждыми  двумя  золотыми  звеньями  крепился золотой же медальон, украшенный
перегородчатыми  эмалями  таких  свежих и неожиданных расцветок, каких князю
никогда  ранее  не  приходилось  видеть. И изображены были эмалями не святые
или  великомученики,  как водится, а предстали перед глазами Ярослава образы
Русской  земли:  стройные  девчата,  могучие  воины,  пестрые  птицы и лютые
звери,  синие  воды,  зеленые  травы,  непроходимые пущи, безбрежное в своей
голубизне  небо  и  ясные цветы под ним. А внизу висел на цепи самый большой
медальон  с  изображением  святого  Юрия,  одолевающего  змея,  -  то есть с
изображением   именно   того  святого,  чье  имя  присвоено  Ярославу  после
крещения, имя княжьего покровителя.
     - Что  это?  -  спросил  обескураженный  князь,  который  на своем веку
перевидал немало див, но только не такое.
     - Подарок  от  твоей  княжьей  милости  для свейского короля, - несмело
промолвил  Золоторукий, боясь взглянуть на Коснятина, чтобы получить от него
хотя бы незначительную поддержку.
     - Для  Олафа  Скетконунга, - прокашливаясь, сказал из-за спины Ярослава
Коснятин.  -  Говорят,  что  уже  пообещал  он выдать свою дочь Ингигерду за
норвежского  короля Олафа Толстого. Но пускай нарушит свое слово, раз к нему
засылает послов русский князь.
     Ярослав  потрогал пальцем цепь, - видимо, ему хотелось взять ее в руки,
возможно,  даже  и  нацепить  на  себя,  возможно,  даже  пожалел  он  столь
невиданную  драгоценность  для шведского Олафа, которого никогда не видел, а
дочери  его  тоже не видел и лишь поверил россказням своих варягов, но князь
удержался,  отступать  от  своего  слова было уже поздно, он любил принимать
решения  без  принуждений,  а  свататься к Ингигерде надумал он сам, поэтому
все должно было идти так, как шло, как началось.
     Ярослав   без  особых  усилий  разгадал  хитрость  Коснятина:  посадник
готовил  необычную  цепь-подвеску в подарок своему князю, недаром же увенчал
ее  медальоном  со  святым  Юрием-змееборцем.  Коснятин  готов  был на любые
жертвы,  лишь  бы только вытолкать князя из Новгорода. Когда же речь зашла о
посольстве  к  свейскому  конунгу,  Коснятин  сразу  сообразил,  что лучшего
выкупа  за  дочь,  как  эта  цепь,  ни  один  властелин  -  ни языческий, ни
христианский  -  свейскому  королю  не  предложит  никогда,  поэтому и велел