времен,  уже  ради  простого  вероподобия,  как  это  и  имеет  место  в
аналогичных случаях. Никому, ни друзьям новорожденной церкви, ни  врагам
ее не  приходило  и  в  голову  ставить  вопрос:  существовал  ли  Иисус
Назаретский? Сходство новой теории с древним докетством - чисто внешнее.
Докеты не отрицали того, что Х. своим современникам казался пришедшим  в
теле, а утверждали, что этому телу-явлению  не  соответствовало  никакой
вещи в себе; Х. телесный у них - не выдумка евангелистов, а их (и  всего
мира)  иллюзия.  Основания   для   такого   взгляда   были   отнюдь   не
историко-критические, а чисто метафизические: докеты  не  могли  принять
Бога воплощенного, так как материю они отожествляли со злом.  Поэтому  и
докеты могли бы  фигурировать  в  защиту  разбираемой  теории  лишь  как
аргумент вспомогательный; можно бы было, пожалуй, предполагать, что в их
учении уцелела смутная память о той истине, что  в  действительности  Х.
никогда не существовал - если бы за эту теорию хоть что-нибудь  говорило
прямо. Между тем прямо не говорит за нее  ничто.  Что  касается  попыток
второго рода, то надо сознаться: рисуемый ими человеческий образ  Христа
сам по себе выходит довольно живым и естественным, и многие  общие  всем
исследователям черты его способны  внушить  мысль,  что  это  -  прочный
результат истинно-научной работы.  Единство  выводов  покоится,  однако,
исключительно на двух, одинаково ненаучных основаниях:  1)на  более  или
менее полном отрицании исторического значения за четвертым евангелием, и
2) на отрицательном отношении к идее сверхъестественного.  Понятно,  что
когда материал так урезан, придти к соглашению уже легче, тем более, что
три первые евангелия по содержанию в значительной степени покрывают друг
друга. Скрытый субъективизм критики, коренная ошибка всего  направления,
выходит, далее, наружу и, проявляясь в той или иной форме, в большей или
меньшей степени, определяет особенности образа Христа, по  представлению
различных писателей, так, что они далеко расходятся между собой. У одних
Х. - нежный, кроткий, непрактичный мечтатель  и  визионер;  у  других  -
суровый социальный реформатор, враг  капитала  и  властей,  политический
демагог. По одним Он мыслитель, "трезвый" едва  ли  не  до  атеизма;  по
другим Он весь напоен иудейскими фантазиями о  видимом  царстве  Мессии,
только ими живет и дышит и за них погибает. По одним Он ученик ессеев  и
Крестителя,  по  другим  -  их   противник.   По   одним   Он   истинный
"человеколюбец", предрешивший,  если  не  осуществивший  призвание  всех
людей в царствие  Божие;  по  другим  Он,  в  отношении  к  самарянам  и
хананеям, был "engherzig wie nur Einer der Pharisaer"  (узкосердечен  не
менее  любого  фарисея).  В  частности,  отвергнув   объективное   чудо,
исследователи наталкиваются на вопрос, в какой  мере  допустима  иллюзия
чуда или мнимое чудо: какие, сообразно с тем, евангельские чудеса  можно
допустить (исцеления бесноватых и других  нервных  больных,  воскрешения
мнимо  умерших  -  дочери  Иаира  или  наинского  юноши),   какие   надо
истолковать  косвенно  (хождение  по  водам),   какие   мифологизировать
(проклятие смоковницы, умножение хлебов). Тут открывается  субъективизму
широкое  поле,  исхоженное,  действительно,  вдоль  и  поперек   разными
"Жизнями    Иисуса".    Тоже    и    с    учением     Спасителя.     Тут
субъективистыисследователи  каждый  по  своему  решают   вопрос,   какие
изречения  подлинны,  какие  составлены  и  приписаны   Христу   первыми
христианскими поколениями, какие "ретушированы" позднейшим преданием.  В
результате, если верить иным исследователям, совершенно  нельзя  понять,
почему  именно  этому  рядовому  раввину,  без   малейшего   не   только
божественного, но и политического и  психологического  предведения,  без
всякой глубины и оригинальности, а только с добрым сердцем  и  некоторым
художественным даром и  остроумием,  выпала  первая  роль  во  всемирной
истории. Все самое глубокое, потрясающее душу - лучшие притчи  и  беседы
Христа, эти авторы  (напр.  Штраус  и  Вейцзеккер)  разносят  по  разным
анонимам, оставляя Христу пять-шесть притч, с  десяток  изречений  (Отче
наш, блаженства, воздадите Кесарево Кесареви, Боже мой,  вскую...)  -  и
только. Тут школа исследователей,  обещавшая  дать  нам  образ  человека
Христа, постепенно урезывая новозаветный образ, доходит почти до полного
упразднения его и подает руку теории, отрицающей  Его  вовсе:  крайности
сходятся. Если 0,9 изречений  Христа  выдуманы  другими,  то  почему  не
выдуманы и оставшаяся 0,1, и Он Сам? Так судит  себя  сама  субъективная
критика. В какие странные "тупики" она иногда заходит -  и  тем  вернее,
чем тщательнее и серь„знее ведется - показывает такой  недавний  пример.
Многократно в евангелиях Х.  зовет  себя  "Сыном  Человеческим",  и  нет
сомнения, что для  еврея  тех  времен  это  выражение  означало  Мессию.
Сначала критика решила, на основании текстов вроде Матф. что  Х.  сознал
себя Мессией не сразу,  а  сперва  учил  только  о  близости  пришествия
Мессии. Поворотным пунктом, с  которого  Он  открыл  себя,  как  Мессию,
ученикам, было исповедание Петра в Кесарии Филипповой (Марка 8,  27-29).
Вреде ("Das Messiasgeheimniss in den Evangelien>, 1901)  указывает,  что
Х. зовет себя у того же Марка "женихом" и "Сыном  Человеческим"  гораздо
ранее (гл. 2, 10, 28; 2, 19 - 20). Казалось бы, из этого если что-нибудь
следует, то вот что: по евангелиям, Х. не "развивался" в  течение  своей
проповеди, а с самого ее начала сознавал Себя Мессией и лишь  открывался
ученикам и народу, как  таковой,  сначала  намеками.  Если  Он  говорил:
"покайтеся, приблизилось царствие Божие", то это  значило:  "Мессия  (Я)
пришел и скоро выступить, как таковой,  открыто"  (что  Он  и  сделал  в
беседе с Петром и при входе  в  Иерусалим).  Вроде  думает  не  так.  По
апостолу Павлу, говорит он, Иисус открыто заявил себя Мессией  только  в
своем воскресении (Римл. 1, 3-4; на деле тут только общецерковная мысль,
что в воскресении Своем Х. дал явное тактическое доказательство, что  Он
- Сын Божий);  это  и  есть  первичное  представление  христиан.  Отсюда
следует, что до воскресения Х. вовсе не  называл  Себя  ни  Мессией,  ни
Сыном Человеческим; все эти выражения  вложили  Ему  в  уста  позднейшие
христиане, уверовавшие в Его мессианство. Результат логический, и вместе
с тем - очевидно нелепый. Раз  Х.  не  воскресал  (конечно,  воскресения
Вреде не признает), никогда себя  Мессией  не  называл,  не  заявлял  на
мессианство никаких претензий, не давал и не обещал  дать  тому  никаких
доказательств - то с чего же, спрашивается, вообразили христиане, что Он
есть Мессия и что Он воскрес? Опять скорее можно поверить, что христиане
целиком выдумали Христа, чем что они так нелепо  дополнили  Его  о  Себе
учение.  С  научной  точки  зрения  можно  заявить  лишь   то   сомнение
относительно тожества новозаветного Христа с историческим, что все  наши
источники о Нем - христианские, и стало  быть  не  выполнено  знаменитое
правило: audiatur et altera pars. Но помочь в этом случае нечем.  Altera
pars в данном случае представлена Талмудом  и  Цельзом,  и  представляет
собой набор грубых сплетен,  выдающих  свою  лживость  на  каждом  шагу.
Любопытно, однако, что  иудеи  не  видели  возможности  отрицать  чудеса