живостью  изложения,  гармонией  частей,  отсутствием  всего  лишнего  и
фальшивосентиментального  и  несколькими  сценами  и  подробностями.  То
обстоятельство, что роман П. с такой задачей  был  пропущен  цензурою  в
1841  г.,  служит  осязательным  доказательством  его  неудачливости,  а
поглощающий  интерес,  с  которым  он  и  в  настоящее  время   читается
подростками, показывает, что П. был истинным художником и в слабых своих
набросках. Одновременно с "Дубровским", П. работал над так наз. "Песнями
западных славян", за которые, в самый  год  появления  их  в  печати  (в
"Библ. для Чтения" 1835 г.), его пытался осмеять французский  литератор,
давший ему сюжеты большинства их. Теперь доказано, что П. вовсе  не  был
так наивен, как  воображал  мистификатор.  В  1827  г.  в  Париже  вышла
небольшая книжка: "La Guzla ou choix de poesies illyriques,  recueillies
dans la Dalmalie eic.". Составитель ее, Мериме, заявив в  предисловии  о
своем близком знакомстве с языком иллирийских славян и с  их  бардами  и
рассказав биографию одного певца, Маглановича, дал прозаический  перевод
29 его песен. Чувствуя сомнение в их безусловной подлинности, П. взял из
них всего 11, да и из тех 4 переложил искусственным размером с  рифмами,
и к ним прибавил  2  песни,  переведенные  им  самим  из  собрания  Вука
("Соловей", "Сестра и братья"), две сочиненные им в тоне  подлинных  ("О
Георгии  Черном"  и  "Воевода  Милош")   и   одну   ("Яныш   Королевич")
составленную на основании югославянского  сказания.  Собираясь  печатать
их, он через Соболевского обратился к Мериме с просьбою разъяснить,  "на
чем основано изобретение странных сих песен". В ответе  своем  (напечат.
П. при издании "Песен" в IV т.  "Стихотв.")  Мериме  уверял,  будто  при
составлении  книжки  он  руководствовался  только  брошюркой  консула  в
Банъялуке, знавшего по-славянски так же  мало,  как  он  сам,  да  одной
главой из итальян. "Путешествия в  Далмацию"  Фортиса  (1774  г.).  Тоже
повторил он при 2-м изд. "Гузлы", в 1840 г. На самом деле, Мериме больше
мистифицировал публику во 2-м издании, чем в 1-м: он  в  раннем  детстве
провел несколько лет в  Далмации,  где  отец  его  состоял  при  маршале
Мармоне, да и при составлении "Гузлы" имел больше пособий, чем уверял  в
1885 и 1840 гг. Во всяком  случае  Пушкин  как  при  выборы  так  и  при
обработке его песен проявил редкое поэтическое чутье  и  понимание  духа
национальной  славянской  поэзии.  Сюжетом  песни  "Яныш  Королевич"  П.
воспользовался для "Русалки", над  которой  он  работал  в  ту  же  зиму
1832-33 г. (начал он ее гораздо раньше - еще  в  1828  г.),  может  быть
готовя ее как либретто для оперы А. Н. Есаулова; к сожалению, эта чудная
народная драма осталась недоконченною. Это высший пункт, которого достиг
Пушкин в уменье примирить  вековое  национальное  творчество  с  личным,
соединить сказочную фантастику и  первобытный  лиризм  с  драматичностью
положений и глубоко  гуманной  идеей.  О  так  наз.  Зуевском  окончании
"Русалки" (напечатано в "Русском Архиве" 1897 г,. ј 3)  см.  ст.  Ф.  Е.
Корша в "Известиях Отд. Русского языка и словесности" (1898 г., III, кн.
3). В эту вторую зиму своей петербургской жизни П. по прежнему счастливь
любовью к жене, но далеко недоволен положением своих дел. 23 февр.  1883
г. он пишет Нащокину: "Жизнь моя в  Петербурге  ни  то,  ни  с„.  Заботы
мешают мне скучать. Но  нет  у  меня  досуга,  вольной  холостой  жизни,
необходимой для писателя. Кружусь в свете; жена моя в большой моде;  все
это требует денег, деньги достаются мне через мои труды, а труды требуют
уединения". Лето 1833  г.  П.  жил  на  даче  на  Черной  речке,  откуда
ежедневно ходил в архивы работать над эпохой пугачевщины,  имея  в  виду
одновременно  и  исторический  очерк,  и  роман  (будущую   "Капитанскую
дочку"). В августе он испросил себе двухмесячный отпуск, чтоб  осмотреть
край,  где  разыгралась  пугачевщина,  побывал  в   Казани,   Симбирске,
Оренбурге, Уральске и около 11/2 месяцев провел в Болдине, где привел  в
порядок "Записки о  Пугачеве",  перевел  2  баллады  Мицкевича,  отделал
лучшую из своих сказок - "О рыбаке и рыбке"  -  и  написал  поэму"Медный
Всадник", которая первоначально должна  была  составлять  одно  целое  с
"Родословной моего героя",  но  потом,  без  сомнения  к  своей  выгоде,
отделилась от ее. По основной идее, противополагавшей личные интересы  -
общим,  государственным,  маленького,  слабого  человека  с  его  личным
счастьем - страшной силе, символизированной в медном великане,  личность
пострадавшего не должна выдвигаться вперед; довольно  одного  намека  на
былую славу его предков. Идею вступления П. взял  из  статьи  Батюшкова:
"Прогулка в академию художеств".  Мысль  сделать  из  статуи  Фальконета
палладиум Петербурга пришла поэту, говорят, под влиянием рассказа гр. М.
Ю. Вьельгорского о видении, сообщенном Александру I в 1812 г. кн. А.  Н.
Голицыным. По достоверному преданию (см. кн. П. П.  Вяземского,  "П.  по
документам Остаф. Архива", СПб., 1880, стр. 77), в первоначальном тексте
был очень  сильный  монолог  Евгения  против  петровской  реформы,  ныне
исчезнувший. "Медный Всадник" не был пропущен цензурою (напеч. по смерти
П. в "Соврем.", т. V), что неблагоприятно отозвалось на делах П. (см. п.
ј 358). К тому же 1833 г. относятся сказки: "О  мертвой  царевне"  и  "О
золотом петушке", без сомнения основанные на старых записях П., и  поэма
"Анджело" - переделка пьесы Шекспира  "Мера  за  меру",  в  которой  П.,
очевидно, пленил психологический  вопрос,  как  нетерпимость  к  порокам
других может уживаться с собственным падением. Наконец, к тому  же  1833
г. относится и последняя редакция глубокой по идее и чудно-прекрасной по
выполнению, но доведенной только до половины поэмы "Галуб". Она задумана
вовремя путешествия по Кавказу в 1829 г. и, судя по обеим программам, до
нас дошедшим, должна была изображать героя Тазита сознательным носителем
идеи христианской любви и готовности на страдания.  "Галуб"  -  одно  из
крупных указаний  на  присущее  П.  в  это  время  искреннее  и  сильное
религиозное чувство. В конце 1833 г. П.  пожалован  камер-юнкером,  а  в
марте 1834 г. ему дано 20000 руб.  на  печатание  "Истории  Пугачевского
бунта". Несмотря на это, П. становится все  труднее  и  труднее  жить  в
Петербурге: свой годовой бюджет он исчисляет в 30000 руб., а доходы  его
крайне неопределенны. К  тому  же  дела  его  родителей  были  настолько
запутаны, что он принужден был взять их на себя, после чего  и  отец,  и
брат обращаются к нему за деньгами, как в собственный сундук.  Маленькое
придворное звание, принуждающее его, вместе с юнцами из лучших  фамилий,
бывать на всех торжествах, доставляет ему  немало  неприятных  минуть  и
уколов  его  чувствительного  самолюбия.  Летом  1834  г.,  принужденный
остаться в Петербурге из-за работы и отпустив семью в деревню, к  родным
жены, он пишет ей: "Я не должен был вступать на службу и, что еще  хуже,
опутать себя денежными обязательствами... Зависимость, которую  налагаем
на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они  смотрят  на
меня, как на холопа, с которым можно им поступать,  как  им  угодно"  (ј
387). Вскоре после этого, раздраженный рядом  мелких  неприятностей,  П.
подал в отставку; но Жуковской  и  другие  благожелатели  поспешили  его