комнатке михайловского дома,  читает,  делает  заметки  и  пишет,  а  по
вечерам слушает и записывает сказки своей няни и домоправительницы.  Под
влиянием обстановки теперь он  больше,  чем  прежде,  интересуется  всем
отечественным:  историей,  памятниками  письменности  и  народной  живою
поэзиею; он собирает песни (для чего  иногда  переодевается  мещанином),
сортирует их по сюжетам и изучает народную речь, чем  пополняет  пробелы
своего "проклятого" воспитания. Но это изучение родины идет не  в  ущерб
его занятиям литературой и историей всемирной. Он вчитывался в Шекспира,
в сравнении с которым Байрон, как драматург, теперь кажется ему слабым и
однообразным. В тоже время он  воспроизводит  с  удивительной  точностью
поэтический  стиль  и  объективное  миросозерцание  Магометова   Корана.
Восток, Шекспир и изучение исторических источников, вместе  с  годами  и
одиночеством, заставляют его спокойно  смотреть  на  мир  Божий,  больше
вдумываться,  чем  чувствовать,  философски  относиться  к  прошлому   и
настоящему, если только последнее не возбуждало  страстей  его.  В  янв.
1825 г. П. посетил будущий декабрист И. И.  Пущин,  который  привез  ему
"Горе  от  ума";  он  заметил  в  поэте  перемену  к  лучшему:  П.  стал
"серьезные, проще, рассудительнее". Мельком прослушанная комедия вызвала
известное письмо П. к  Бестужеву  (ј  95),  показывающее  необыкновенную
тонкость и зрелость критического  суждения  (написанное  двумя  месяцами
позднее письмо к тому же Бестужеву ј 103 - применяет такую же критику ко
всему ходу современной ему литературы и совпадает во многом  с  наиболее
светлыми идеями Белинского). Умственная и художественная зрелость,  ясно
сознаваемая поэтом  (немного  позднее  П.  пишет  Н.  Н.  Раевскому:  "я
чувствую, что дух  мой  вполне  развился:  я  могу  творить")  и  твердо
установившееся  миросозерцание,  проявляющееся  в  стихотворениях  этого
периода, не  мешали  ему  страшно  томиться  одиночеством  и  выдумывать
довольно несбыточные планы для своего освобождения из "обители пустынных
вьюг и хлада". С братом  Львом  и  дерптским  студентом  Вульфом,  сыном
Осиповой, он составил нечто в роде заговора с целью устроить себе  побег
за границу, через Дерпт, и одно  время  настолько  верил  в  возможность
этого  дела,  что   прощался   с   Россией   прекрасным   (неоконченным)
стихотворением. В то же время  он  испытал  и  легальное  средство:  под
предлогом аневризма он просит позволения ехать для операции и лечения  в
одну из столиц или за границу.  План  бегства  не  осуществился,  а  для
лечения П. был  предоставлен  г.  Псков.  Весною  Пушкина  посетил  бар.
Дельвиг. На осень он остался совсем один, за временным отъездом соседок.
От этого усиливается и жажда свободы, и творческая производительность: к
зиме он оканчивает IV главу "Онегина", "Бориса Годунова" и  поэму  "Граф
Нулин". Узнав о 14 дек.,  П.  сперва  хотел  ехать  в  Петербург,  затем
вернулся, чтобы подождать более положительных известий,  а  получив  их,
сжег свои тетради. С крайне тяжелым чувством следил он за ходом арестов.
Успокоившись и одумавшись, он решил воспользоваться  отсутствием  своего
имени в списках заговорщиков и  начал  хлопотать  о  своем  возвращении,
сперва частным образом, потом официально. В июле 1826 г. П. послал через
губернатора письмо государю, с выражением раскаяния и твердого намерения
не противоречить своими мнениями  общепринятому  порядку.  Вскоре  после
коронации он был с фельдъегерем увезен в  Москву  и  8  сент.,  прямо  с
дороги, представлен государю, с которым имел довольно продолжительный  и
откровенный разговор, после чего  получил  позволение  жить  где  угодно
(пока еще кроме Петербурга, куда доступ был ему открыт в мае  1827  г.),
причем император вызвался быть его цензором.
   Напряженная работа  мысли  Пушкина  в  михайловский  период  наглядно
выразилась тем, что с этого  времени  он  начал  писать  и  прозаические
статьи: в 1823 г. он напечатал  в  "Московском  Телеграфе"  очень  едкую
заметку "О M-me Сталь и Г-не М." (за подписью  Ст.  Ар.,  т.  е.  старый
арзамасец),  где  выразил  свое  уважение  и  благодарность   знаменитой
писательнице за симпатию, с которой она отнеслась к России, - и  статью:
"О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова",  в  которой
он дает глубоко обдуманный очерк истории русского языка и такую умную  и
точную характеристику Ломоносова, что ее и до сих пор смело,  с  великою
пользою, можно вводить в учебник словесности. Эти два года  -  из  самых
плодотворных и для лирики П. В начале он обрабатывает мотивы привезенные
с  юга,  яркие  краски  которого  видны  в   "Аквилоне",   "Прозерпине",
"Испанском романсе" и др. Затем проявляются в его пьесах вновь созревшие
мысли и более прежнего уравновешенные чувства ("Разговор книгопродавца с
поэтами"; два  "Послания  к  цензору");  даже  "Вакхическая  песня",  по
исходной точке тожественная с юной его  лирикой,  заканчивается  глубоко
гуманной  мыслью.  Форма  еще  совершеннее:  на  невольном  досуге  даже
шутливые пьесы,  как  "Ода  гр.  Хвостову",  отделываются  необыкновенно
тщательно. К концу периода немногочисленные лирич. произведения выражают
лишь скоропреходящие настроения минуты: П. всецело погружен  в  поэмы  и
драму. Еще 10 окт. 1824 г. он окончил поэму "Цыганы", начатую  в  Одессе
10 месяцами раньше. Хотя она напечатана только в  1827  г.,  но  оказала
сильное  и  благотворное  влияние  на  публику  много  раньше,  так  как
сделалась  известной  в   огромном   количестве   списков.   Имя   героя
(Алеко-Александр) показывает, что по первоначальному замыслу  он  должен
был воспроизвести самого поэта; затем, по мере освобождения  П.  из  под
влияния Байрона, Алеко оказывается первым ярко и  объективно  очерченным
характером,  в  обработке  которого  байронизм  подвергается   жестокому
осуждению, трезвость и  гуманность  содержания,  необыкновенная  ясность
плана, небывалая простота и живописность языка,  рельефность  всех  трех
действующих лиц и  их  положений,  драматизм  главных  моментов,  полный
реализм обстановки  и  наконец  целомудрие  при  изображении  полудикой,
свободной любви - все это черты новые даже в П., не говоря о современной
ему поэзии. Противопоставление эгоизма грозного обличителя  общественных
зол Алеко, который "для себя лишь хочет воли", истинному свободолюбию  и
справедливости старого цыгана - первый гражданский  подвиг  П.,  "смелый
урок", который дает поэт черни; лучшее доказательство его убедительности
и великой полезности -  вдохновенно  кроткие  строки  великого  критика,
Белинского. Всецело михайловскому периоду принадлежит  "Граф  Нулин",  о
происхождении которого автор говорит: "перечитывая "Лукрецию",  довольно
слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции  пришла  в  голову
мысль  дать  пощечину  Тарквинию?  Быть  может,  это  охладило  бы   его
предприимчивость, и  он  со  стыдом  принужден  был  отступить...  Мысль
пародировать историю и Шекспира ясно представилась, я не мог противиться
двойному искушению и в два утра написал эту повесть".  "Гр.  Нулин",  по
необыкновенной  легкости  стиха  и  стройности  рассказа,  и  производит
впечатление капризного вдохновения минуты. Критика жестоко напала на  П.
за безнравственность его поэмки, но читатели (и, как свидетельствует гр.