за стенами лицея, что заставило смотреть на него  иными  глазами  и  его
самолюбивых  родителей,  только  что  переселившихся  в   Петербург   на
постоянное  жительство.  16-ти-летний  лицеист   отдался   поэзии,   как
призванию, тем  более,  что  через  отца  и  дядю  он  имел  возможность
познакомиться лично с ее наиболее уважаемыми им представителями: к  нему
в лицей заезжали Жуковский и Батюшков, ободряли его и давали ему  советы
(особенно сильно и благотворно было влияние  Жуковского,  с  которым  он
быстро и близко сошелся  летом  1815  г.;  см.  стих.  "К  Жуковскому").
Профессора  начинают  смотреть  на  него  как  на  будущую  известность;
товарищи распевают хором некоторые его пьесы в лицее  же  положенные  на
музыку. В своих довольно многочисленных стихотворениях 1815  г.  П.  уже
сознает силу своего таланта, высказывает  глубокую  благодарность  музе,
которая скрасила ему жизнь божественным даром, мечтает о тихой  жизни  в
деревне, при условии наслаждения творчеством, но чаще представляет  себя
эпикурейцем  учеником   Анакреона,   питомцем   нег   и   лени,   поэтом
сладострастия, и воспевает пирушки, которые, по-видимому,  были  гораздо
роскошнее и многочисленнее в его воображении, чем в действительности.  В
это время в П. начинает вырабатываться способность  истинного  художника
переселяться всецело в чуждое ему  миросозерцание,  и  он  переходит  от
субъективной лирики к объективной (см.  стихотв.  "Лицинию")  и  даже  к
эпосу ("Бова", "Казак"). Судя по отрывку  его  лицейских  записок  (изд.
фонда, V, 2), написанное им в этом году представляет собою только  малую
часть задуманного или начатого: он обдумывает героическую поэму  ("Игорь
и   Ольга"),   начинает    комедию    и    пишет    повесть    в    роде
фантастикотенденциозных  повестей  Вольтера,  которого  изучает   весьма
серьезно. Стих  П.  становится  еще  более  изящным  и  легким;  местами
образность выражений доходит до  небывалой  в  нашей  новой  словесности
степени   ("Мечтатель");   зато   местами   (особенно   в    похвальных,
псевдоклассических стихотворениях, напр.  "На  возвращение  государя  из
Парижа") даже свежая, оригинальная мысль поэта еще не умеет  найти  себе
ясного выражения. В 1816 г. известность П. уже на  столько  велика,  что
стареющийся  лирик  Нелединский-Мелецкий,  которому  императрица   Марья
Федоровна поручила написать  стихи  на  обручение  великой  княжны  Анны
Павловны с принцем Оранским, прямо отправляется  в  лицей  и  заказывает
пьесу   П.,   который   в   час   или   два   исполняет   заказ   вполне
удовлетворительно. Известные светские поэты (кн. П. А. Вяземский, А.  А.
Шишков) шлют ему свои стихи и комплименты, и он отвечает им, как равный.
Дмитриев и Карамзин выражают  очень  высокое  мнение  об  его  даровании
(последний летом этого года жил в Царском, и П. был у него в доме  своим
человеком); с Жуковским, которого после смерти Державина считали  первым
поэтом, Пушкин уже сотрудничает ("Боже царя храни!"). Круг литературного
образования П. значительно расширяется: он перечитывает  старых  поэтов,
начиная с Тредьяковского, и составляет о них  самостоятельное  суждение;
он знакомится с немецкой литературой (хотя и во французских  переводах).
Анакреонтические мотивы Батюшкова начинают, в произведениях П., уступать
место романтизму Жуковского. В наиболее  задушевных  стихотворениях  П.,
господствует  элегическое  настроение,  которое  в  самом  конце   пьесы
своеобразно заканчивается примиряющим  аккордом  (например  "Послание  к
Горчакову").  Вообще  последние  строчки  стихотворений  П.  уже  теперь
приобретают особую полноту мысли; рельефность и звучность. Крупный  факт
внутренней жизни поэта за это время - юношеская,  поэтическая  любовь  к
сестре товарища, К. П. Бакуниной, которая жила в Царском  Селе  летом  и
иногда посещала лицей  зимою;  самые  тонкие  оттенки  этого  идеального
чувства, то пережитые, то вычитанные у других лириков (Парни  и  Вольтер
по-прежнему остаются его  любимцами).  П.  в  состоянии  выразить  своим
мягким и нежным стихом, которым он иногда позволяет себе играть, подобно
трубадурам или мейстерзингерам (см.  стихотворение  "Певец").  Идеальная
любовь П.; по-видимому, не мешала увлечениям иного рода; но и для них он
умел находить изящное выражение,  то  в  полународной  форме  романса  -
песенки в тоне Дмитриева и Нелединского ("К  Наташе",  горничной  княжны
Волконской), то с  привнесением  оригинальной  идеи  (напр,  "К  молодой
вдове"). Умные мысли, искреннее  чувство  и  изящные  пластичные  образы
находим мы у П. даже в именинных поздравлениях товарищам и  в  альбомных
стихотворениях, которые он писал им перед выпуском  и  копии  с  которых
сохранял: видно, что и тогда уже он дорожил каждым  стихотворным  словом
своим и никогда не брался за  перо  только  для  того,  чтобы  наполнить
пустую страницу. В языке его теперь чаще прежнего встречаются смелые для
того времени, чисто народные выражения (в роде: частехонько, не  взвидел
и пр.), до тех пор освященные примером одного Крылова (его П. изучал уже
с 15-летнего возраста; см. "Городок"). Благодаря лицейской свободе, П. и
его товарищи близко сошлись с офицерами лейб-гусарского полка, стоявшего
в Царском Селе. Это было не совсем подходящее общество  для  17-тилетних
"студентов", и вакхическая поэзия  П.  именно  здесь  могла  перейти  из
области мечтаний в действительность; но не следует забывать,  что  среди
лейбгусар П. встретил одного из самых просвещенных людей  эпохи  (притом
убежденного врага всяких излишеств), П. Я.  Чаадаева,  который  имел  на
него сильное и благотворное  влияние  в  смысле  выработки  убеждений  и
характера; да и прославившийся своими проказами и "скифскою жаждою".  П.
Н. Каверин учился в геттингенском университете, и не даром же П. видел в
нем живое доказательство того,
   Что резвых шалостей под легким покрывалом
   И ум возвышенный и сердце можно скрыть (см. "Послание к Каверину",  в
первонач. виде).
   Дружеские отношения с лейб-гусарами и свежая память о войнах 1812 -15
гг. заставили и П. перед окончанием курса мечтать о  блестящем  мундире;
но  отец,  ссылаясь  на  недостаток  средств,   согласился   только   на
поступление его в гвардейскую пехоту, а дядя убеждал предпочесть  службу
гражданскую.  П.,  повидимому  без  особой  борьбы   и   неудовольствия,
отказался  от  своей  мечты  и   в   стихах   стал   подсмеиваться   над
необходимостью "красиво мерзнуть на параде". Его гораздо более прельщала
надежда "погребать покойную  академию  и  Беседу  губителей  российского
слова" (письмо кн. Вяземскому от 27 марта 1816 г.); он рвался в бой,  но
в бой литературный. По родственным и дружеским связям, а  еще  более  по
личному чувству и убеждению он был  всецело  на  стороне  последователей
Карамзина в Жуковского и вообще всего нового и смелого в поэзии. Еще  на
лицейской  скамье  он  был   пылким   "арзамасцем",   в   самых   ранних
стихотворениях воевал с "Беседой" и кн.  Шаховским,  и  на  них  впервые
оттачивал свое остроумие. "Арзамас" оценил его талант и рвение и  считал
его заранее своим действительным членом. На публичном выпускном экзамене
П. читал свое написанное по обязанности (в  духе  времени),  но  местами