глубоко искреннее стихотворение "Безветрие". 9  июня  1817  г.  государь
явился в Лицей, сказал молодым людям речь и наградил их всех  жалованьем
(П., как окончивший по 2-му разряду получил 700  р.).  Через  4  дня  П.
высочайшим указом определен в коллегию иностранных дел и 15 июня  принял
присягу. В начале июля он уехал  в  отпуск  в  Псковскую  губ.,  в  село
Михайловское, где родные его проводили лето. Позднее П.  вспоминал,  как
он "обрадовался сельской жизни, русской  бане,  клубнике  и  пр.;  но  -
продолжает он - все это нравилось мне недолго. Я любил  и  доныне  люблю
шум и толпу". Уже за 2 недели до конца отпуска П.  был  в  Петербурге  и
писал в Москву кн.  Вяземскому,  что  "скучал  в  псковском  уединении".
Однако, и из кратковременного пребывания в деревне  П.  вынес  несколько
плодотворных воспоминаний (знакомство  с  родственниками  Ганнибалами  и
поэтическая дружба  с  обитательницами  соседнего  Тригорского).  Жизнь,
которую вел П. в Петербурге в продолжение  трех  зим  (1817-1820),  была
очень пестрая, на глаза людей, дурно расположенных к нему - даже пустая,
беспорядочная  и  безнравственная,   но   во   всяком   случае   богатая
разнообразными впечатлениями. Он скорее числился на службе, чем  служил;
жил с своими родителями на Фонтанке близ Покрова, в  небольшой  комнате,
убранство которой соединяло "признаки жилища молодого светского человека
с поэтическим беспорядком ученого". Дома он много читал  и  работал  над
поэмой "Руслан и Людмила", задуманной еще в Лицее, а вне дома жег "свечу
жизни" с обоих  концов.  Он  проводил  вечера  и  целые  ночи  с  самыми
неистовыми представителями "золотой молодежи", посещал балет, участвовал
в   шутовском   "оргиальном"   обществе   "Зеленой   лампы",   изобретал
замысловатые, но не невинные шалости и всегда готов был рисковать жизнью
из-за ничтожных  причин.  "Молодых  повес  счастливая  семья"  состояла,
однако, из людей развитых и в умственном, и в эстетическом отношении; на
их веселых ужинах смело обсуждались политические и экономические  теории
и  литературно-художественные  вопросы.   С   другой   стороны,   пылкое
агрессивное  самолюбие  П.,  усиленное   ранними   успехами,   некоторые
лицейские связи и семейные предания (Серг. Льв. был  очень  тщеславен  в
этом отношении), влекли его в так наз. большой свет, на балы гр.  Лаваля
и др., где  его  больше  всего  привлекали  красивые  и  умные  женщины.
Петербургская жизнь Евгения  Онегина  есть  поэтически  идеализированное
(очищенное от прозаических  мелочей,  в  роде  недостатка  денег  и  др.
неудач) воспроизведение этих двух сторон жизни П. по  выходе  из  лицея.
Существенное различие в том, что  у  поэта,  помимо  удовольствий,  было
серьезное дело, которым он мечтал  возвеличить  не  только  себя,  но  и
Россию: было еще третье общество, где он отдыхал  и  от  кутежей,  и  от
света. В конце сентября или в октябре 1817 г.  П.  в  первый  раз  (и  в
последний, за прекращением заседаний) посетил Арзамас,  этот  "Иерусалим
ума и вкуса", и завязал прочные, на всю жизнь, сношения с  его  членами.
Но Арзамас, при всей свежести идей своих, все же был только литературной
партией, кружком, и П. скоро перерос его. Уже в 1818 г. он является к П.
А. Катенину, взгляды которого довольно далеко расходились  с  принципами
Арзамаса, со  словами:  побей,  но  выучи.  Катенин,  как  признавал  П.
впоследствии,  принес  ему  великую   пользу:   "ты   отучил   меня   от
односторонности в литературных мнениях, а  односторонность  есть  пагуба
мысли" (письмо 1826 г.  ј  163).  П.  находит  время  часто  видаться  с
Дельвигом и Кюхельбекером, с которыми его прежде всего соединяет  любовь
к литературе; он постоянный посетитель суббот Жуковского, частый гость в
доме Карамзина. Когда он, после 8 месяцев  такой  слишком  переполненной
жизни, схватил гнилую горячку и должен был потом отлеживаться в постели,
он "с жадностью и со вниманием" проглатывает только что  вышедшие  8  т.
"Истории" Карамзина и всецело овладевает их сложным содержанием. Он  все
умеет обращать на пользу своему великому делу: любовные интриги дали ему
в 19 лет такое знание психологии страсти,  до  которого  другие  доходят
путем долгого наблюдения см. стих.  "Мечтателю",  I,  192-3);  с  другой
стороны, вера в высокое призвание спасала  его  от  сетей  низкопробного
кокетства развратниц (см. "Прелестнице", I, 191). В эту пору  стихи  для
него - единственное средство изливать свою душу; как далеко шагнул он  в
них вперед в смысле красоты формы и силы выражений, видно из  невольного
восторга  друзейсоперников,  которые  тонко  понимали  это   дело   (кн.
Вяземский пишет Жуковскому 25 апр. 1818 г.:  "Стихи  чертенка-племянника
чудесно хороши. В дыму столетий это выражение - город. Я все отдал бы за
него движимое и недвижимое. Какая бестия! Надобно  нам  посадить  его  в
желтый дом: не то этот бешеный сорванец нас  всех  заест,  нас  и  отцов
наших"). По мысли и содержанию многие из них ("К  портрету  Жуковского",
"Уныние", "Деревня", "Возрождение") справедливо считаются классическими;
в них перед  нами  уже  настоящий  П.,  величайший  русский  лирик,  для
которого вся наша предшествующая поэзия  была  тем  же,  чем  английская
драма XVXVI вв. для  Шекспира.  Настроения,  в  них  выражаемые  так  же
разнообразны, как жизнь самого поэта, но к концу  периода  грустный  тон
берет явный перевес: П. недоволен собою и часто "объят тоской  за  чашей
ликованья". Только в деревне он чувствует себя лучше:  больше  работает,
сближается с народом, горячо сочувствует его тяжелому положению; там  он
возвращается к виденьям "первоначальных чистых дней". Немногие друзья П.
ценили по достоинству эти многообещающие минуты грусти  и  просветления;
другие, огорчаясь его "крупными шалостями" и не  придавая  значения  его
"мелким стихам", возлагали надежды на публикацию его поэмы: "увидев себя
- писал А. И. Тургенев (П. по документам Ост. арх.  I,  28)  -  в  числе
напечатанных и,  следовательно,  уважаемых  авторов,  он  и  сам  станет
уважать себя и несколько остепенится".  Над  "Русланом  и  Людмилой"  П.
работал 1818 и 1819 гг., по мере  отделки  читал  поэму  на  субботах  у
Жуковского и окончил написанное весною 1820 г. Происхождение ее (еще  не
вполне обследованное) чрезвычайно сложно: все,  что  в  этом  и  сходных
родах слышал и читал юный П. и что производило на него впечатление,  как
и многое, им пережитое, отразилось в его  первом  крупном  произведении.
Имя героя и  некоторые  эпизоды  (напр.  богатырская  голова)  взяты  из
"ународившейся" сказки об  Еруслане  Лазаревиче,  которую  он  слыхал  в
детстве от няни; пиры Владимира, богатыри его взяты из  Кирши  Данилова,
Баян - из Слова о Полку Игореве: сам П. указывает (песнь IV и  соч.,  V,
120-1) на  "Двенадцать  спящих  дев"  Жуковского,  которого  он  дерзнул
пародировать, и на "смягченное подражание Ариосту",  из  которого  взяты
некоторые  подробности  (напр.  битва  Руслана  с  Черномором)  и   даже
сравнения. Еще ближе связь "Руслана" со знаменитою  "Pucelle"  Вольтера,
которого П. уже в "Бове" называет своею музою; из ее  взял  П.  и  самую
идею обличить идеальную "лиру" Жуковского "во лжи прелестной"; через нее
он впервые познакомился и с манерой Ариосто и Пульчи (Morgante Maggiore;
из ее и ее образцов он заимствовал (тоже в смягченном виде)  иронический