источнику, но и в нем виден отзвук "демона" юности П. В мае 1827  г.  П.
дозволено  было  ехать  в  Петербург  и  он   поспешил   воспользоваться
позволением: но к осени он, "почуя рифмы", уехал  в  Михайловское.  Там,
сознав будущность романа и повести, он начал  исторический  роман  "Арап
Петра Великого", в котором, не смотря на новость  для  него  этого  рода
творчества, проявил великое мастерство,  главным  образом  в  серьезном,
объективном  тоне  рассказа,  в  отсутствии   слащавого   преувеличения,
ненатурального изображения старины. Зиму 1827-1828 года,  как  и  весну,
лето и часть осени 1828 г., П. провел большею частью в Петербурге (жил в
Демутовом  трактире),  откуда  иногда  ездил  в  Москву  (останавливался
обыкновенно  у  Нащокина).  Его  душевное  состояние  за  это  время   -
тревожное, часто тяжелое; медовый месяц его наслаждения  свободою  давно
прошел; через гр. Бенкендорфа он не  раз  получал  выговоры,  хотя  и  в
деликатной форме; не раз ему давало себя  чувствовать  недоверие  низших
органов власти (напр. в крайне нелепом, разбиравшемся в  сенате  деле  о
списке стихотворения  Андрей  Шенье).  С  другой  стороны  П.  недоволен
условиями личной жизни: кружок близких людей сильно поредел (брат далеко
на службе, сестра в янв.  1828  г.  вышла  замуж);  молодость,  минутами
представлявшаяся ему рядом ошибок см. "Воспоминание", II,  37;  ср.  "26
мая 1828 г.", II, 38), прошла, и П. чувствовал  потребность  устроиться,
положить  конец  душевным  скитаниям,  но  пока  не   находил   к   тому
возможности. Весною 1828 г. П. обратился с просьбою  о  принятии  его  в
действующую армию и отказ принял за выражение немилости государя (см. А.
А. Ивановский, "Русская Старина", 1874, IX, 392 и след.); также напрасно
он  просился  ехать  за  границу.  Тоска  и  огорчения  столь  же   мало
препятствовали энергичной творческой работе П., как и все более и  более
усиливавшееся  недоброжелательство  критики,  которое  началось  с  того
времени, как поэт стал принадлежать одному литературному органу, а также
наивное недовольство публики, которая  ждала  от  каждой  новой  строчки
поэта  какого-то  чуда.  Довольно  многочисленный,  и  по  форме,  и  по
содержанию   безупречные   лирические   стихотворения   этого    периода
представляют  летопись  душевной   жизни   поэта;   некоторые   из   них
("Воспоминание", II, 37; "26 мая 1828 г.",  II,  38)  служат  выражением
безутешного отчаяния. Но творческие силы поэта при этом даже  растут:  в
окт. 1828 г. П. начал "Полтаву" и окончил ее менее, чем в месяц.  Первая
мысль  о  поэме  из  жизни  Мазепы  возникла  у  него  еще  при   чтении
"Войнаровского" Рылеева; узнав из ее, что Мазепа обольстил дочь Кочубея,
"я изумился - говорит П. - как мог  поэт  пройти  мимо  столь  страшного
обстоятельства". Явилось сильное  желание  изобразить  любовную  историю
старого гетмана, для  чего  подготовительную  работу  составляло  чтение
"Истории Малой России" Бантыша-Каменского и др.  пособий;  в  это  время
план зрел в голове П.; рамки его  раздвигались,  и  романтическая  поэма
естественно  сплеталась  с  исторической,  с  изображением   одного   из
важнейших моментов к истории новой России  (здесь  начало  увлечения  П.
Петром, столь важного для его будущей деятельности). Поэма вышла в  1829
г. и не имела успеха: не нашли в ней того  блеска  и  яркости,  которыми
пленялись в П., не поняли необходимости слияния частного  с  общим,  что
составляет особенность всех лучших художественных воссозданий  прошлого.
Немногие истинные поклонники П. (напр. Кюхельбекер) оценили и в то время
"Полтаву" по достоинству, а  теперь,  несмотря  на  успехи  исторической
науки, нам трудно, почти  невозможно  отрешиться  от  того  поэтического
колорита, которым П. облек  полтавскую  битву,  Кочубея,  Мазепу  и  пр.
"Полтава", опоэтизировавшая природу Малороссии и ее быт, открыла  дорогу
повестям Гоголя и "Тарасу Бульбе".
   Перелом в характере и  образе  жизни  поэта,  когда-то  необыкновенно
живого  ("вертлявого",  по  выражению  М.  Н.  Погодина)  и  жадного   к
развлечениям, а теперь наклонного проводить целые дни молча, на  диване,
с трубкой во рту("Матер.", 216),  разрушился  предложением,  которое  он
сделал юной (род.  1813  г.)  московской  красавице  Н.  Н.  Гончаровой.
Получив не вполне благоприятный ответ, 1 мая 1829 г. он уехал на Кавказ,
провел около 2-х недель в Тифлисе и потом отправился в действующую армию
(где находился  брат  его),  с  которой  вошел  в  Арзерум.  Результатом
путешествия был ряд кавказских стихотворений и  путешествие  в  Арзерум,
изд. много позднее. По возвращении в Москву он был так холодно принят  у
Гончаровых, что  немедленно  ускакал  в  деревню,  а  потом  (в  ноябре)
переехал в Петербург. В начале 1830 г. несмотря на самое горячее участие
в "Литерат. Газете" бар. Дельвига, к которой П.  чувствовал  несравненно
большую  симпатию,  нежели  к  "Моск.  Вестнику"  Погодина  (в  "Газете"
действовали  почти  исключительно  его  друзья  и  единомышленники),  он
чувствовал себя  настолько  тяжело,  что  просил  позволения  уехать  за
границу или, по крайней мере, сопровождать посольство в  Китай.  Но  это
было временное отчаяние, обусловленное личными причинами.  Услыхав,  как
Н. Н.  Гончарова  блестит  на  балах,  и  удостоверившись,  что  об  нем
отзываются  лучше,  чем  он  ожидал,  он  уехал  в  Москву,   возобновил
предложение и получил согласие. Семейство Гончаровых  стояло  на  высшей
ступени общественной лестницы, чем П., но было разорено не менее. Главою
семьи  считался  дедушка,  обширное  промышленное  предприятие  которого
готово было рухнуть чуть не каждый день  за  неимением  наличных  денег.
Мать Нат. Ник.,  невесты  П.,  была  очень  "тонная",  но,  по-видимому,
довольно расчетливая дама. Приняв предложение Н. (6 мая была  помолвка),
эксплуатировали его связи, а свадьбою не спешили и  от  невесты  держали
его в почтительном отдалении, причем будущая теща иногда устраивала  ему
довольно крупные неприятности. Вследствие всего этого П. иногда впадал в
отчаяние, которое и выражал близким людям (см.  письмо  ј  211);  но  он
искренно любил свою невесту, и припадки "хандры у него быстро  сменялись
душевной бодростью и умственной энергией. В таком  настроении,  в  конце
августа 1830  г.,  он  поехал  в  Болдино  (Нижегородской  губ.),  часть
которого отец выделял ему в виду женитьбы, чтобы устроить залог имения и
воспользоваться  осенним  временем  для  работы.  Вследствие  холеры   и
карантинов, П. оставался там 8 месяцев в полном уединении,  но  с  таким
приливом вдохновения, какого у него давно не бывало. По  возвращении  он
пишет Плетневу (ј 261): "Вот что я  привез  сюда:  две  последние  главы
"Онегина", восьмую и девятую, совсем готовые в печать; повесть, писанную
октавами (стихов 400), которую выдам  anonyme;  несколько  драматических
сцен  или  маленьких  трагедий,  именно:  "Скупой  Рыцарь",  "Моцарт   и
Сальери", "Пир во время чумы" и "Дон Жуан".  Сверх  того  написал  около
тридцати мелких стихотворений. Хорошо? Еще не все (весьма секретное, для
тебя единого): написал я прозою пять повестей,  от  которых  Баратынский
ржет и бьется и которые напечатаем также anonyme. Под моим именем нельзя
будет,  ибо  Булгарин   заругает".   Нет   сомнения,   что   многое   из