47) и воспользовался получением пасквиля, чтобы  вмешаться  в  дело.  Он
отказал Дантесу от дому, причем Дантес играл роль  такую  "жалкую",  что
некоторое сочувствие, которое, может быть, питала Наталья  Николаевна  к
столь "возвышенной страсти" -  сочувствие,  старательно  подогревавшееся
бар. Геккереном, - потухло в "заслуженном презрении". Так как сплетни не
прекращались, то П. вызвал Дантеса на дуэль; тот принял вызов, но  через
бар. Геккерена (см. п. ј 477; ср. "Воспом."  гр.  В.  Д.  Сологуба,  М.,
1866, стр. 49) просил отсрочки на 15 дней. В продолжение  этого  времени
П. узнал, что Дантес сделал предложение его свояченице Ек. Н. Гончаровой
- и взял свой вызов назад. Свадьба произошла 10 января 1837  г.;  друзья
П. успокоились, считая дело поконченным. Но излишние и со  стороны  иных
злостные старания сблизить новых родственников снова все  испортили:  П.
очень  резко  выражал  свое   презрение   Дантесу,   который   продолжал
встречаться  с  Натальей  Николаевной  и  говорить  ей   любезности,   и
Геккерену,  который  усиленно  интриговал  против   него.   Сплетни   не
прекращались. Выведенный окончательно из терпения, П.  послал  Геккерену
крайне оскорбительное письмо, на которое тот отвечал  вызовом  от  имени
Дантеса. Дуэль произошла 27 января, в 5-м часу вечера, на Черной  речке,
при секундантах:  секретаря  франц.  посольства  д'Аршиаке  (со  стороны
Дантеса) и лицейском товарище П., Данзасе.  Дантес  выстрелил  первым  и
смертельно  ранил  П.  в  правую  сторону  живота;  П.  упал,  но  потом
приподнялся на руку, подозвал Дантеса к барьеру, прицелился, выстрелил и
закричал: браво! когда увидал, что противник его упал. Но,  почувствовав
опасность своего положения, П. опять стал добрым и сердечным  человеком:
прежде всего старался не испугать жены, потом постарался  узнать  правду
от докторов, послал к государю просить прощения для  своего  секунданта,
исповедывался, приобщился, благословил детей, просил не мстить за  него,
простился  с  друзьями  и  книгами,  перемогал   ужаснейшие   физические
страдания и утешал, сколько мог,  жену.  Он  скончался  в  3-м  часу  по
полудни 28 янв. 1837 г. Его отпевали  в  придворной  конюшенной  церкви,
после чего А. И. Тургенев отвез его тело для погребения  в  Святогорский
м-рь, близ Михайловского. Русское интеллигентное  общество  было  сильно
поражено неожиданной смертью Пушкина (см. Барсуков, "Погодин", IV, 44  и
след.); даже заграницей, в Германии и  Франции,  газеты  несколько  дней
были наполняемы подробностями (часто очень фантастичными) о его жизни  и
смерти. Именно с этого момента там является интерес к  изучению  русской
литературы.
   Поэзия П. настолько  правдива,  что  о  ней  нельзя  получить  ясного
понятия,  не  узнав  его,  как   человека.   Одаренный   необыкновенными
способностями, впечатлительностью, живостью  и  энергией,  П.  с  самого
начала был поставлен в крайне неблагоприятные условия, и вся  его  жизнь
была героическою  борьбою  с  разнообразными  препятствиями.  Он  всегда
возбужден, всегда нервен и резок, самолюбив, часто самоуверен, еще  чаще
ожесточен, но в душе бесконечно добр и всегда готов отдать всего себя на
пользу дела или  близких  людей.  Дерзость  его  и  цинизм  (на  словах)
временами переходили границы дозволенного, но за  то  и  его  деятельная
любовь к людям (скрытая от  света),  и  его  смелая  правдивость  далеко
оставляли за собой границы обыденного. Ум, необыкновенно сильный и чисто
русский по отвращению от всего  туманного,  неясного,  характер  прямой,
ненавидевший всякую  фальшь  и  фразу,  энергию,  напоминающую  Петра  и
Ломоносова,  П.  отдал  на  служение  одному  делу  -  служению   родной
литературе, и создал ее классический период, сделал ее полным выражением
основ национального духа и великой учительницей  общества.  П.  совершил
свой подвиг с беспримерным трудолюбием и беспримерной  любовью  к  делу.
Убежденный, что без труда нет "истинно великого", он учится  всю  жизнь,
учится  у  всех  своих  предшественников  и  современников  и   у   всех
литературных школ, от всякой берет все что было в ней лучшего, истинного
и вечного, откидывая слабое и временное. Но  он  не  останавливается  на
приобретенном, а ведет его дальние и по лучшей дороге.  Псевдоклассицизм
оставил в нем наклонность к  соблюдению  меры,  к  строгому  обдумыванию
результатов вдохновения, к тщательности отделки  и  к  изучению  родного
языка.  Но  он  пошел  в  этом  отношении   дальше,   нежели   академики
многочисленных академий Европы, вместе взятые: он  обратился  к  истории
языка и  к  языку  народному.  Сентиментализм  Бернардена,  Карамзина  и
Ричардсона, проповедь  Руссо  натолкнули  П.  на  создание  пленительных
образов простодушных и любящих детей природы и инстинкта. Апофеоз поэзии
и отвращение от прозы практической, филистерской  жизни,  доведенное  до
абсурда Шлегелями, у П. выразилось твердым  убеждением  в  независимости
искусства от каких бы  то  ни  было  извне  наложенных  целей  и  в  его
высокогуманном влиянии. Баллады Бюргера  и  Жуковского,  поэмы  Вальтера
Скотта и "озерных поэтов" воодушевили  П.  к  созданию  "Вещего  Олега",
"Утопленника", "Русалки" и пр.  Поклонение  средним  векам  и  рыцарству
явилось у него как  понимание  их  и  художественное  воспроизведение  в
"Скупом рыцаре"  и  "Сценах  из  рыцарских  времен".  Байрон  был  долго
"властителем его дум"; он усвоил у него смелый и  глубокий  анализ  души
человеческой, но нашел примирение для его безутешной  мировой  скорби  в
деятельной любви к  человечеству.  Собственное  художественное  чутье  и
критические положения Лессинга, хотя и дошедшие до П. через третьи руки,
обратили его к изучению Шекспира и романтической драмы, которое  привело
его не к слепому  подражанию  внешним  приемам,  а  к  созданию  "Бориса
Годунова", "Каменного гостя" и др. Горячее национальное чувство,  всегда
таившееся в  душе  П.  и  укрепленное  возрождением  идеи  народности  в
Западной Европе, привело его не к квасному патриотизму, не к  китайскому
самодовольству, а  к  изучению  родной  старины  и  народной  поэзии,  к
созданию "Полтавы", сказок и пр. П. стал  вполне  европейским  писателем
именно с той поры, как сделался русским народным поэтом, так как  только
с этих пор он мог сказать Европе свое слово. Глубоко искренняя поэзия П.
всегда была реальна в смысле  верности  природе  и  всегда  представляла
живой и  влиятельный  протест  как  против  академической  чопорности  и
условности,  так  и  против  сентиментальной  фальши;  но   сперва   она
изображала только одну  красивую  сторону  жизни.  Позднее,  руководимый
собственным инстинктом - однако, не без влияния западных учителей  своих
- П. становится  реалистом  и  в  смысле  всестороннего  воспроизведения
жизни;  но  у   него,   как   у   истинного   художника,   и   обыденная
действительность  остается  прекрасной,  проникнутой  внутренним  светом
любящей души человеческой. Таким же  истинным  художником  остается  П.,
пробуждая "добрые чувства" и призывая милость к падшим. Защита униженных
и оскорбленных никогда не переходит у него в  искусственный  пафос  и  в
антихудожественную тенденциозность. Глубокая правдивость его  чувства  и
здоровый склад ума возвышает его над  всеми  литературными  школами.  Он