"Гарольд проклят!" Тогда мрачный призрак, стоявший возле меня, спросил:
"Неужели ты боишься мертвых костей, Гарольд?" Голос его  звучал  как  труба,
вливающая мужество даже в труса, и я смело ответил: "Достоин  презрения  был
бы Гарольд, если б он боялся мертвых костей!"  Пока  я  говорил,  послышался
адский хохот и вдруг все исчезло, исключая океана крови. Со  стороны  севера
подлетал ворон кровавого цвета, а с южной стороны подплывал ко  мне  лев.  Я
взглянул на  воина  и  невольно  расплакался,  заметив,  что  суровость  его
уступила место беспредельной тоске. И вот он принял  меня  в  свои  холодные
объятия. Холодное дыхание его леденило мне кровь. Поцеловав меня, он  сказал
тихо и нежно: "Гарольд, мой любимец, не печалься! Ты имеешь все  то,  о  чем
только мечтали сыновья Водена в своих снах  о  Валгалле."  При  этих  словах
привидение отступало от меня все дальше и дальше, не переставая смотреть  на
меня печальными глазами. Я протянул руку, чтобы удержать его, но в руке моей
очутился только неосязаемый скипетр. Внезапно меня  окружили  многочисленные
таны и предводители, появился роскошно  накрытый  стол,  и  начался  пир  на
славу. Сердце мое снова забилось свободно, а в моей руке все  еще  находился
таинственный скипетр. Долго пировали мы, но вот закружился над нами  красный
ворон, и лев подплывал все ближе к нам. Потом на небе зажглись  две  звезды:
одна сияла бледным светом, но  стояла  твердо  на  своем  месте,  другая  же
светила ярко, зато  колебалась  из  стороны  в  сторону.  Из  облаков  снова
показалась таинственная рука, указала на тусклую  звезду,  и  голос  сказал:
"Вот, Гарольд, звезда, озарившая твое  рождение."  Другая  рука  указала  на
яркую звезду,  и  другой  голос  сказал:  "Вот  звезда,  озарившая  рождение
победителя". Потом яркая звезда увеличилась в объеме и стала гореть все ярче
и ярче... со страшным шипением пролетела она через бледную  звезду,  а  небо
как бы сплошь покрылось огнем... Тут это странное видение стало исчезать,  и
в то же  время  в  моих  ушах  зазвучало  торжественное  пение,  похожее  на
божественный гимн, который я слышал только раз в жизни, а именно  -  в  день
коронации короля Эдуарда!
     Гарольд замолк. Пророчица подняла свесившуюся на грудь голову  и  долго
смотрела на него мрачным, ничего не выражающим взором.
     - Почему ты  так пристально смотришь на меня и не говоришь ни слова?  -
спросил молодой граф.
     - Тяжело у меня на душе, и я теперь не в силах разгадать  этот  сон,  -
пробормотала  Хильда.  -  Утро,  пробуждающее  человека  к  новой  жизни   и
деятельности, усыпляет жизнь мысли. Подобно тому,  как  звезды  меркнут  при
восходе  солнца,  так  угасает  и  свет  души  при   первых   звуках   песни
пробудившегося жаворонка. Сон,  виденный  тобой,  предрек  твою  судьбу,  но
какова она - я этого не знаю. Жди же теперь минуты, когда Скульда  сойдет  в
душу своей рабы. Тогда слова будут литься из моих уст с быстротой бегущего с
горы потока..
     - Я буду ждать, - ответил Гарольд со спокойной  улыбкой.  -  Только  не
обещаю верить твоему откровению.
     Пророчица глубоко вздохнула, но не промолвила больше ни одного слова.


ГЛАВА III

     Гита, жена графа Годвина, сидела печально в своей комнате. Тут же сидел
Вольнот, любимец ее. Остальные сыновья  ее  имели  крепкое  телосложение,  и
матери никогда не приходилось особенно заботиться о них, даже  во  время  их
детства. Но  Вольнот  явился  на  свет  раньше  времени,  и  оба  -  мать  и
новорожденный - долго находились между жизнью  и  смертью.  Сколько  горьких
слез пролила она над его колыбелью! В младенчестве он был  таким  хрупким  и
нежным, что мать должна была заботиться о нем и день и ночь, а теперь, когда
он стал довольно бодрым юношей, она привязалась к нему еще сильнее. При виде
его, такого прекрасного, веселого и  полного  надежд,  Гита  гораздо  больше
жалела о нем, чем об изгнанном Свене: ведь  Вольнота вырывали из ее объятий,
чтобы отослать в качестве заложника  ко  двору  Вильгельма  норманнского.  А
юноша весело улыбался и  выбирал  себе  роскошные  одежды  и  оружие,  чтобы
похвастаться ими перед норманнскими  рыцарями  и  красавицами.  Он  был  еще
слишком молод и беспечен, чтобы разделять ненависть  старших  к  иностранным
нравам и обычаям. Блеск и роскошь норманнов ослепляли его, и  он  радовался,
что его отсылают к Вильгельму, вместо того чтобы жалеть о своей родине и  об
оставляемых им родных.
     Возле  Вольнота  стояла  младшая  сестра  его,  Тира,  милый,  невинный
ребенок, разделявший вполне его восторг, что еще более печалило Гиту.
     - Сын мой! - говорила мать дрожащим голосом. - Зачем они из  всех  моих
сыновей   избрали  именно  тебя?  Гарольд  одарен разумом против опасностей.
Тостиг  смел  против  врагов.  Гурт  так  кроток  и полон любви ко всем, что
ничья  рука  не  поднимется  на  него,  а  от  беспечного веселого Леофвайна
всякое горе отскочит, как стрела  от  щита.  Но  ты,  мой дорогой мальчик!..
да  будет проклят Эдуард,  избравший  тебя!..  Безжалостен отец, если он мог
допустить, чтобы у матери отняли  единственную  радость... жизни ее.
     - Ах, мама, зачем ты это говоришь?  -  ответил  Воль-нот,  рассматривая
шелковую тунику. Это был подарок королевы  Юдифи.  -  Оперившаяся  птица  не
должна нежиться в гнезде. Гарольд - орел, Тостиг - ястреб,  Гурт  -  голубь,
Леофвайн - скворец, а  я  -  павлин...  Увидишь,  дорогая  мама,  как  пышно
распустит твой павлин свои красивые крылья!
     Замечая, что шутка его не произвела  желаемого  действия  на  мать,  он
приблизился к ней и сказал серьезнее:
     - Ты только подумай, мама: ведь королю и  отцу  не  оставалось  другого
выбора. Гарольд, Тостиг и Леофвайн занимают должности и имеют свои графства.
Они к тому же опоры нашего дома. Гурт так молод, такой истый  саксонец,  так
горячо привязан к Гарольду, что ненависть его к  норманнам  вошла  просто  в
пословицу; ненависть кротких людей заметнее, чем злых... Мной  же  -  и  это
хорошо известно нашему доброму королю  -  все  будут  довольны:  норманнские
рыцари очень любят Вольнота. Я целыми часами сидел на коленях  Монтгомери  и
Гранмениля, играл их золотыми рыцарскими цепями и слушал рассказы о подвигах
Роллы. Прекрасный герцог сделает и меня  рыцарем,  и  я  вернусь  к  тебе  с
золотыми шпорами, которые носили твои предки, неустрашимые короли норвежские
и датские, когда еще не знали  рыцарства...  Поцелуй  меня,  милая  мама,  и
полюбуйся на прелестных соколов, присланных мне Гарольдом!
     Гита прислонилась головой к плечу сына, и слезы ее хлынули рекой. Дверь
тихо отворилась, и в комнату вошел  Гарольд  в  сопровождении  Гакона,  сына
Свена.
     Но Гита почти не обратила внимания на внука, воспитанного вдали от нее,
а кинулась прямо к Гарольду. В его присутствии она  чувствовала  себя  более
твердой и спокойной: Вольнот покоился на  ее  сердце,  а  оно  опиралось  на
сердце Гарольда.