провозгласить мою невинность! Каким преступлением заслужил я  наказание?  За
какое преступление  меня  с  шестью  сыновьями,  которых  я  дал  отечеству,
присудили к волчьему  наказанию,  отдали  на  травлю,  как  диких  зверей?..
Выслушайте меня и отвечайте тогда.  Евстафий,  граф  Булонский,  возвращаясь
домой от нашего короля, у которого был в гостях, вступил  в  доспехах  и  на
боевом коне в город Довер, дружина графа последовала его  примеру.  Не  зная
наших законов и обычаев, я хочу пролить свет на прежние обиды, но никого  не
желаю подозревать в злом умысле, - чужеземцы самовольно заняли дома  граждан
и расположились в них на житье.  Вы  все  знаете,  что  это  было  нарушение
саксонских прав, потому что, как вам известно, у  каждого  сеорля  на  устах
поговорка:  "каждый  человек  силен   в   своем   доме".   Один   гражданин,
руководствуясь этим понятием, по-моему совершенно справедливым,  прогнал  со
своего порога одного из служителей графа. Чужеземец обнажил меч и ранил его,
произошел поединок - и пришелец пал от руки, которую сам вынудил взяться  за
оружие. Доходит весть о том до графа Евстафия. Он летит на место  катастрофы
со своими родными, где они и убивают англичанина у его собственного дома!
     Тут сдавленный, гневный ропот послышался среди сеорлей,  толпившихся  в
конце залы. Годвин поднял руку, требуя, чтобы его не прерывали, и продолжал:
     - Совершив это злодейство, чужеземцы начали разъезжать по всем улицам с
обнаженными мечами, резать всех, кто ни попадался им на  дороге,  и  топтать
даже детей копытами  своих  бегунов.  Граждане  тоже  взялись  за  оружие...
Благодарю Бога, давшего мне в  соотечественники  этих  смелых  граждан!  Они
дрались, как мы, англичане, всегда деремся, убили девятнадцать или  двадцать
человек наглых пришельцев и принудили остальных  очистить  город  от  своего
присутствия. Граф Евстафий бежал. Он, как  вам  известно,  человек  умный  и
сообразительный; он не  сходил  с  коня,  не  брал  куска  в  рот,  пока  не
остановился у ворот Глостера, где наш монарх производил все то время  суд  и
расправу.  Он  жаловался  королю,  который,  выслушав  одного  истца,  очень
разгневался за оскорбление, нанесенное его знаменитому гостю и родственнику,
и послал за мной, потому что Довер находился в моем  управлении,  и  повелел
мне нарядить военный суд и наказать по военным законам тех, которые дерзнули
поднять оружие на иностранного графа... Обращаюсь к вам, мужественные графы,
заседающие здесь, - к  тебе,  знаменитый  Леофрик,  и  к  тебе,  благородный
Сивард! На что, скажите, вам графства, если у вас  не  хватит  смелости  или
силы охранять их права?..  Какой  же  образ  действий  предложил  я?  Вместо
военного суда, который распространил бы  свой  приговор  на  весь  город,  я
посоветовал государю вызвать городскую голову и старшин  для  объяснения  их
поступка. Король, потому ли, что я имел несчастье навлечь на себя его  гнев,
или же по внушению чужеземцев, отверг этот  образ  действий,  предписываемый
законами Эдгара и Канута. А так как я не желал и -  объявляю  в  присутствии
всех - потому что я Годвин, сын Вольнота, не смел, если б и желал,  войти  в
вольный город Довер в доспехах и на боевом коне, с палачом по правую руку, -
эти приишельцы убедили короля призвать меня в качестве подсудимого  в  совет
Витана, собранный в Глостере и наполненный чужеземцами... не затем  вызывали
меня, чтобы - как я предполагал - оказать правосудие мне  и  моим  доверским
подчиненным, а для того чтобы одобрить посягательства  графа  Булонского  на
льготы английского народа и предоставить ему право  безнаказанно  издеваться
над англичанами!.. Я колебался; мне стали грозить изгнанием; я поднял меч на
защиту себя и английских законов,  поднял  меч,  чтобы  не  дать  чужеземцам
резать наших братьев у собственных  их  очагов  и  давить  наших  детей  под
копытами лошадей. Король созвал свои войска. Благородные графы -  Леофрик  и
Сивард, не зная причин, заставивших меня  прибегнуть  к  оружию,  стали  под
знамя короля, как их обязывал долг к британскому  базилейсу.  Когда  же  они
узнали сущность дела и увидели, что  за  меня  весь  народ,  чтобы  наказать
заморских пришельцев, - графы Сивард и Леофрик вызвались  быть  посредниками
между мной и королем... Заключено перемирие; я  согласился  представить  все
дело на решение Витана, который должен был собраться на  этом  же  месте.  Я
распустил  своих  воинов,  однако,  чужеземцы  не  только  уговорили  короля
удержать свои полки, но  даже  посоветовали  призвать  к  оружию  ближние  и
дальние области и пригласить союзников из-за моря. Явился я в Лондон,  чтобы
предстать перед мирным Витаном, и что же я нашел? Самое  грозное  ополчение,
какое когда-либо собиралось в нашей стране!  Вождями  этого  ополчения  были
норманнские рыцари. В таком ли собрании мог  я  ожидать  правосудия  себе  и
своим? Несмотря на то, я соглашался явиться с сыновьями перед Витаном,  если
нам дадут охранные грамоты, в которых наши законы  отказывают  одним  только
грабителям. Два раза повторял я это предложение и оба раза  мне  отказали...
Таким образом, я и мои сыновья были осуждены на изгнание. Мы  покинули  было
отечество, но теперь воротились.
     - С оружием в  руках!  -  злобно  воскликнул  Рольф,  пасынок  Евстафия
Булонского, насилия которого были верно описаны Годвином.
     - С оружием в руках! - повторил  граф.  -  Да,  мы  подняли  оружие  на
пришельцев, отравлявших слух нашего доброго короля...  с  оружием  в  руках,
граф Рольф! При виде этого оружия бежали франки и чужеземцы... теперь же оно
бесполезно. Мы среди своих соотечественников, и франк не стоит  более  между
нами  и  кротким,  миролюбивым  сердцем  нашего   возлюбленного   монарха...
Сановники и рыцари, вожди этого Витана, величайшего  из  всех  Витанов!  Вам
теперь надлежит решить: я ли со своими приверженцами или заморские пришельцы
посеяли раздор в нашем отечестве? Заслужили ли мы  изгнание?  И,  возвратясь
назад, употребили ли мы во зло принадлежащую нам власть?  Я  готов  принести
очистительную клятву от всякого изменнического действия или  помысла.  Между
равными мне королевскими танами находятся такие, которые могут поручиться за
меня и подтвердить представленные мной  факты,  если  они  еще  не  довольно
ясны... Что касается моих сыновей, в чем можно винить их, кроме того, что  в
жилах их течет моя кровь? А эту кровь я научил их  проливать  в  защиту  той
возлюбленной страны, в которую они умоляют позволить им возвратиться?
     Граф замолк и удалился за  своих  сыновей.  Тем,  что  он  так  искусно
удержался от того бурного красноречия, в котором обвиняли его, как в  хитрой
уловке, он произвел сильное впечатление на  собрание,  уже  наперед  готовое
оправдать его.
     Но когда выступил вперед старший сын его, Свен, большая часть  собрания
как будто вздрогнула и со всех сторон раздался ропот ненависти и презрения.
     Молодой граф заметил это и сильно смутился. Дыхание сперлось  в  груди,
он поднял руку, хотел заговорить... но слова замерли на устах, а  глаза  его
дико озирались кругом - не с  гордостью  правоты,  а  с  мольбой  преступной
совести.
     Альред лондонский приподнялся со своего места и произнес  дрожащим,  но
кротким и отчетливым голосом:
     - Зачем выступает Свен, сын Годвина? Затем ли, чтобы доказать,  что  он
невиновен в измене королю? Если для этого, то он сделал это напрасно, потому
что, если Витан и оправдает Годвина, то это  оправдание  распространится  на