как сабля кентерберийского сломалась пополам.
     Так пробились они через весь  город  к  восточным  воротам  и  выехали,
потеряв из своей дружины только двух человек.
     Выехав в поле, они для большей безопасности  разделились.  Те,  которые
были знакомы с саксонским  языком,  бросили  кольчуги  и  стали  пробираться
лесами и пустырями к морскому берегу.  Прочие  же  остались  на  конях  и  в
доспехах, но также старались  избегать  больших  дорог.  В  числе  последних
находились и оба правителя. Они благополучно  достигли  Несса,  в  эссекском
графстве, сели в  рыбачью  лодку  и  отдались  на  произвол  ветра  и  волн,
подвергаясь опасности погибнуть в море или умереть от голода, пока, наконец,
не пристали к французскому берегу. Остальные члены этого  чужеземного  двора
частью нашли приют в крепостях, остававшихся еще в руках их земляков, частью
скрывались в ущельях и пещерах, пока не удалось им нанять или украсть лодку.
Так произошло в лето  1052  достопамятное  рассеяние  и  бесславное  бегство
графов и баронов Вильгельма норманнского!


ГЛАВА III

     Витан  собрался  во   всем   своем   великолепии   в   большой   палате
вестминстерского дворца.
     На этот раз король сидел на троне и держал в  правой  руке  меч.  Около
него  частью  стояли,  частью  сидели  несколько  придворных  чинов   пониже
британского базилейсаконюший-тан и множество  других  титулов,  заимствованных,  быть  может,  от
византийского двора. Это тем вероятнее,  что  в  старину  английский  король
величался наследником Константина. За ними  сидели  писцы,  имевшие  гораздо
больше значения, чем можно было предполагать, судя по их скромному названию.
Они заведовали государственной печатью  и  захватили  в  свои  руки  власть,
прежде неизвестную, но в это время  сделавшуюся  ненавистной  саксонцам.  Из
них-то возникло  впоследствии  могучее  и  грозное  судилище  -  королевская
канцелярия.
     Ниже их было порожнее пространство, за  которым  помещались  начальники
Витана.
     В  первом  ряду  находились  самые  замечательные  по  своему  сану   и
обширности владений лица. Места лондонского  и  кентерберийского  правителей
оставались незанятыми, да и без них  было  много  величественных  сановников
чисто саксонского происхождения.  Особенно  поражало  свирепое,  жадное,  но
умное  лицо  корыстолюбивого  Стиганда  и  кроткие,  но  мужественные  черты
Альреда,  этого  -  истинного  сына   отечества,   достойнейшего   из   всех
государственных сановников. Вокруг каждого сановника помещалась  его  свита,
как  звезды  вокруг  солнца.  Далее  сидели  вторые   гражданские   чины   и
короли-вассалы  верховного  сузерена.  Стул  шотландского  короля  оставался
порожним, потому что просьба Сиварда не была исполнена. Макбет сидел  еще  в
своих крепостях или вопрошал нечистых сестер  в  глухом  лесу,  а  Малькольм
скрывался у нортумбрийского графа. Не занят был также  стул  Гриффита,  сына
Левелина, грозы мароккрая. Были тут и не особенно  важные  валлийские  короли-наместники,  верные
своим  незапамятным  междоусобиям,  истребившим   королевство   Амврозия   и
погубившим плод славных подвигов Артура. Они сидели с золотыми  обручами  на
голове, с остриженными вокруг лба и ушей волосами и как-то дико смотрели  на
происходившее.

     -------------------------------
          -------------------------------

     В одном ряду с ними, отличаясь от них как высоким  ростом  и  спокойной
физиономией, так и своими почетными шапками  и  подбитыми  мехом  кафтанами,
сидели обыкновенно опоры сильных престолов того времени, а  гроза  слабых  -
графы, владевшие графствами и шайрами,  как  таны  низших  разрядов  владели
сорочинами и волостями. Но на этот раз их  было  только  трое  -  все  враги
Годвина: Сивард, граф нортумбрийский, Леофрик мерцийский,  тот  самый,  жена
которого - Гадива - еще и теперь воспевается в народных балладах и песнях, и
Рольф, гирфордский и ворчестерский. Он, в качестве родственника  короля,  не
счел нужным оставить двор вместе со своими норманнскими друзьями. В  том  же
ряду, но немного в стороне, находились второстепенные графы и высший  разряд
танов, называвшийся королевскими.
     Далее  помещались  выборные  граждане  от  города  Лондона,  имевшие  в
собрании такой вес, что нередко влияли на его решения; то  были  приверженцы
Годвина и его дома. В том же отделе палаты находилась главная масса собрания
и самый народный его элемент, не как представители народа, а потому что  тут
сосредоточивалось все, наиболее ценимое народом - мужество и богатство.
     Заседание открылось речью Эдуарда, видимо старавшегося склонить всех  к
миру и милосердию, но голос его дрожал и был так слаб, что слов  почти  было
не слышно.
     Когда король кончил, по всему собранию пронесся глухой говор,  и  вслед
за тем Годвин, сопровождаемый своими сыновьями, вышел на приготовленное  для
него место.
     - Если, - начал граф со скромным видом и  потупленным  взором  опытного
оратора, - если сердце мое ликует, что еще раз пришлось мне дышать  воздухом
Англии, на службу которой, на поле битвы и в Совете, я посвятил столько  лет
своей жизни - иногда предосудительной, быть может, по поступкам,  но  всегда
чистой по помыслам... - если сердце мое радуется, что  мне  остается  теперь
только выбрать тот уголок родной земли, где должны лечь  мои  кости  -  если
будет на то соизволение  государя  и  ваше,  сановники!..  Если  сердце  мое
радуется, что пришлось мне еще раз стоять в этом  собрании,  которое  прежде
неоднократно внимало  моим  словам,  когда  грозила  опасность  нашей  общей
родине. Кто осудит эту радость? Кто из врагов моих, если  у  меня  есть  еще
враги, отнесется без сочувствия к радости  старика?  Кто  из  вас  не  будет
сожалеть, если суровый долг заставит  вас  сказать  седому  изгнаннику:  "Не
дышать тебе родным воздухом при последней минуте жизни, не иметь тебе могилы
в родной земле!"... Кто из вас, благородные графы и земляки, скажет это  без
сожаления?
     Произнеся эти слова, граф остановился и,  подняв  голову,  устремил  на
слушателей зоркий, испытывающий взгляд.
     - В ком, - спрашиваю я, - продолжал Годвин после минутной  паузы,  -  в
ком хватит столько сил, чтобы без смущения сказать эти слова?!.. У  кого  из
вас станет силы сказать это?!.. Да, радуется сердце мое, что  мне  пришлось,
наконец, предстать перед собранием,  имеющим  право  осудить  мои  дела  или