она видит  людей, которые следят за каждым ее шагом и вместе с тем стараются
остаться  незамеченными. Она хотела найти  Витихиса и  Тейю, но ей ответили,
что король на следующее  же  утро после праздника  отправил их из Равенны  с
поручениями.
     Очень тяжело  было  на сердце гордой женщины:  к прежнему беспокойству,
раскаянию теперь  присоединилось еще чувство  одиночества,  сознание, что за
ней  подсматривают враги.  Единственной поддержкой  для нее  в эти дни  была
мысль, что  признанием перед всем Народом она  еще спасет государство, пусть
ценой собственной  жизни,  ибо  она не сомневалась, что родственники  убитых
герцогов поступят по обычаю кровной мести.
     Однажды, погруженная в свои мысли, она отправилась в подземную комнату,
где стоял гроб Аталариха. На этот раз ей показалось, что дорога свободна: ни
в  пустых залах, ни  в коридорах не заметно было  никого. Побыв у гроба, она
пошла назад, и  в темном коридоре, к  ней неслышно подошел человек  в одежде
раба  и молча сунул ей в руку  письмо.  Лицо раба показалось ей знакомым, но
она не  могла  вспомнить,  где  видела  его. Взглянув на письмо, она  узнала
почерк Кассиодора и тут  вспомнила, что раб, подавший ей письмо, был Долиос,
слуга ее верного министра.
     Быстро спрятав письмо, она возвратилась в свою комнату и там прочла:
     "С  болью, а не гневом ушел я  от тебя.  Но не хочу, чтобы  умерла,  не
раскаявшись, и  погубила свою  душу. Беги  из дворца, из Равенны: жизнь твоя
там в опасности -- ты ведь знаешь, какую  ненависть питает к тебе Готелинда.
Не  доверяй никому, кроме Долиоса, и после захода солнца будь в саду у храма
Венеры. Там тебя будут ждать мои  носилки и в безопасности доставят  на  мою
виллу на Бользенском озере. Доверься и следуй совету".
     -- О верный Кассиодор, --  прошептала растроганная Амаласунта. -- Он не
оставил меня, он все еще  заботится обо  мне,  боится за  мою жизнь.  А  эта
чудная вилла на одиноком острове Бользенского озера!
     Много  лет  назад  она  праздновала  там  свою  свадьбу  с  благородным
Эвтарихом, из рода Амалунгов. Тогда она была так молода, счастлива, окружена
блеском, могуществом, почестями.
     И  сердце  ее,   смягчившееся  под  влиянием  несчастий,  почувствовало
страстное желание снова  увидеть места, где протекли лучшие  ее дни. Отчасти
это  желание,  отчасти  опасение,  что  в Равенне  враги  могут помешать  ей
предупредить  народ  и спасти  государство  -- заставили  ее  согласиться на
предложение.
     Но для  уверенности, что  предупреждение дойдет до народа, даже если бы
не  удалось  доехать  благополучно,  она  решила написать Кассиодору  полную
исповедь свою и раскрыть планы Византии и Теодагада.
     Заперев двери, она  села  за  письмо,  и  горячие слезы благодарности и
раскаяния  падали   на   пергамент.  Наконец,  письмо  было  окончено.   Она
старательно  запечатала   его  и  вручила  самому  верному  рабу,  чтобы  он
немедленно отвез его на юг Италии, в тот монастырь, где поселился Кассиодор,
и передал в его собственные руки.
     Медленно тянулся  день.  Она не выходила  из  своей комнаты,  чтобы  не
возбудить  подозрения  своих  сторожей.  Наконец,  солнце зашло.  Амаласунта
отослала рабынь и, захватив только очень немногие драгоценности и документы,
вышла из комнаты и направилась через  целый ряд пустых зал  к выходу  в сад.
Она страшилась  шпионов,  часто озиралась,  но никто не следил  за ней. Так,
никем не замеченная, вышла  она из дворца в сад. Здесь  также никого не было
видно, и она быстро пошла по дороге к храму.
     Она вся дрожала, холодный осенний ветер срывал с нее  покрывало и плащ.
На  минуту  она остановилась  и бросила робкий  взгляд на  огромное, мрачное
здание  дворца,  в котором  она так  гордо властвовала  и  откуда теперь так
боязливо, так одиноко бежала, точно  преступница.  Она подумала о сыне, прах
которого покоился  в  подземелье этого дворца,  вспоминала о дочери, которую
сама  удалила  от себя. На минуту  казалось, что  боль осилит  эту  одинокую
женщину:  ноги ее  подкашивались, и  она  с трудом могла устоять  на широких
мраморных плитах террасы.
     -- Но мой народ, -- сказала она сама себе, -- ради него я должна идти.
     Быстро  пошла  она  вперед  и  вскоре  была  у  храма.  Тут  она  зорко
осмотрелась -- никаких носилок нигде не  было,  кругом стояла тишина. Но вот
невдалеке заржала лошадь. Она  обернулась  -- быстро  подошел к ней какой-то
человек. Это был Долиос.  Боязливо  оглядываясь, он  молча  сделал  ей  знак
следовать за ним. Она  пошла и увидела за  углом хорошо ей знакомый дорожный
экипаж Кассиодора.
     -- Скорее,  княгиня,  --  прошептал  Долиос,  помогая ей  взобраться  в
экипаж.  -- Носилки двигались  бы слишком медленно.  Скорее садись и  молчи,
чтобы никто не заметил нас.
     Амаласунта   оглянулась  и  села.  Тут  из-за   кустов  вышли  еще  два
вооруженных  человека.  Один сел  в экипаж против нее, а другой  вскочил  на
оседланную  лошадь,  привязанную   у   забора.   Оба  были  доверенные  рабы
Кассиодора, Амаласунта узнала их. Долиос опустил окна экипажа, затем вскочил
на другую оседланную лошадь и, обнажив меч, крикнул: "Вперед!"
     С   облегчением  вздохнула  Амаласунта,  выбравшись  из  Равенны.   Она
чувствовала себя  свободной,  в  безопасности,  сердце ее  было  переполнено
благодарностью. Она начала уже мечтать о примирении: вот народ ее, благодаря
ее  предостережению,  спасен  от Византии --  она  уже слышит воодушевленные
крики храброго  войска, возвещающие об  уничтожении врага,  ей  же  приносят
прощение. В  подобных  мечтах проходили дни и ночи. Лошади сменялись три или
четыре раза  в сутки, так что миля за милей мелькали почти незаметно. Долиос
неусыпно охранял  ее: когда экипаж останавливался, он  все время стоял подле
дверцы с  обнаженным мечом. Эта  необычайная быстрота и бдительность внушили
княгине опасение, от которого она  некоторое время не могла освободиться: ей
казалось,  что  их преследуют.  Два  раза,  когда  они  останавливались,  ей
чудилось, что она слышит позади себя стук колес  и  топот лошадей,  один раз
она слегка открыла  окно и увидела, что за ними мчится другая повозка, также
сопровождаемая  вооруженными всадниками. Она  сказала  об  этом Долиосу. Тот
мгновенно поскакал назад, но через  несколько времени возвратился и успокоил
ее,  что  позади нет  никого.  После  этого  она  больше  не замечала ничего
подозрительного и решила, что враги, если и начали было  преследовать ее, то
отстали.
     Но  один случай, незначительный сам по себе,  вскоре омрачил ее светлое
настроение.  Пыла ночь. Пустынная равнина тянулась, насколько  хватал  глаз,
только высокий  камыш  и  другие травы поднимались из  сырой  почвы. По  обе
стороны  возвышенной римской дороги  стояло много надгробных  плит,  большей
частью уже  развалившихся.  Вдруг  повозка резко остановилась,  и в открытой
дверце ее показался Долиос.
     --  Что  случилось?  -- с испугом  спросила Амаласунта.  -- Мы в  руках
врагов?