два   указательных   слова  составили  новое  сложное  понятие,
имевшее,  однако,  на  первых  порах  лишь   конкретное   узкое
пространственно-указательное    содержание.   Это   тем   более
объяснимо, что, коль скоро  образование  личных  местоимений  1
лица  относится  к  эпохе примитивного языка, а значит, и эпохе
примитивного мышления, -- то возникновение нового понятия  вряд
ли могло основываться на фонетической дифференциации первичного
понятия,  а,  вероятней  всего,  возникло  путем  механического
соединения двух уже освоенных элементов. Возможно, что  понятие
"я" в праязыке выражалось словом, образованным путем соединения
первоэлементов  [М]  +  [H].  Во  всяком  случае, остатки такой
сложной архаичной формы можно обнаружить в личных  местоимениях
1   лица   почти   всех  современных  языков.  Остатки  --  ибо
несомненно,   что   дальнейшее   развитие   отдельных   языков,
выделившихся  из  распавшегося  праязыка,  повлекло  за собой в
некоторых случаях упрощение  сложной  формы  [М]  +  [Н],  т.е.
утрату  одного  из  составляющих  элементов [М] или [Н]. В ряде
языковых семей отпечаток этого распада отчетливо сохранился  до
наших дней. Ср., напр., местоимение "я" в финно-угорской группе
уральских  языков:  [М]  +  [Н]  -- minд (финск.) = mina
(эстонск.) = monn (саамск.) = мон  (удмуртск.)  =
мынь   (марийск.);   [М]   --  ам  (мансийск.)  =  ма
(хантыйск.); [Н] -- иn (венгерск.). То же в языковой
семье банту: [М] + [Н] --  mina  (зулу)  =  mi-na
(thon);  [М]  --  mimi  (суахили); [Н] --  nna
(sotho) = nne (venda) = i-ni (shona).
     Трансформация    первоэлементов    нагляднейшим    образом
проявляется  при  склонении  личных  местоимений  в современном
русском языке: "я" -- "меня" --  "мне"...;  "мы"  --  "нас"  --
"нам"...
     В  других  языковых  семьях,  если  и не встречается форм,
сводимых к [М] + [Н], то существуют параллельно местоимения,  в
основе которых лежит или [М] или [Н] самостоятельные, например,
в  языках  койсандских,  манде,  отчасти  --  в  кавказских.  В
тюркских  языках  местоимение  "я"  в  абсолютном   большинстве
случаев  соответствует  формуле [М] + [Н]. В семито-хамитских и
дравидских языках в основе местоимения "я" лежит  элемент  [Н].
Однако  и  здесь  косвенным  путем  можно обнаружить утраченный
элемент [М], сопоставляя основы единственного и  множественного
числа,  в  которых  можно  установить соответствие. Чередование
элементов  [М]  и  [Н]  во  мн.  числе  1  лица  языков  группы
хауса-котоко  семито-хамитской  семьи  и в некоторых дравидских
языках раскрывает такую связь.  Кроме  того,  в  древнем  языке
каннада  (дравидская  семья)  для 1 лица ед. числа существовала
форма -am (an).
     В процессе эволюции  некоторых  языков  можно  выделить  и
такой этап, когда в качестве местоимения "я" функционировало не
одно,  а  несколько  слов.  (Напр.,  в  истории японского языка
насчитывается 17 местоимений 1 лица. В ряде современных  языков
и  поныне существует несколько слов для выражения понятия "я".)
Возможно,  что   первоначально   появление   синонимов   личных
местоимений   1   лица   связано   с   расширением   первичного
примитивного пространственно-указательного значения слова  "я",
углублением  его  содержания.  В  дальнейшем архаичное значение
местоимения "я"  могло  вообще  утратиться.  Так,  очевидно,  и
произошло  в  большинстве языковых групп индоевропейской семьи.
Однако там, где это случилось, в тех группах, где древняя форма
была утрачена в именительном падеже, она  везде  сохранилась  в
косвенных  падежах;  если  в  им.  падеже местоимение "я" имеет
самые разнообразные формы, то в косвенных падежах его структура
подчинена   единообразной   схеме   [М]   +   [Н]    или    [М]
самостоятельное.
     Соответствие  между  именительным  и косвенными падежами в
индийской  и  кельтской  группах  индоевропейской  семьи  также
подтверждает  положение  о  том,  что элементы [М] и [Н] -- это
наиболее   древние   формы   в   системе   личных   местоимений
индоевропейских языков. Столь же очевидна картина в монгольской
и  тунгусо-маньчжурской группах алтайских языков, где [М] + [Н]
косвенных падежей -- это несомненный отголосок той  первоформы,
которая  сохранилась в именительном падеже современных тюркских
языков.   Что   касается   собственно   именительного    падежа
монгольских  и  тунгусо-маньчжурских  языков,  то  и его истоки
можно найти в указательных местоимениях тюркских  языков  (ср.,
напр.,  "этот"  --  бу  (турецк.,  азербайджанск.,  туркменск.,
татарск.,  якутск.,   узбекск.,   уйгурск.)   и   "я"   --   би
(халха-монгольск.,  бурятск.,  калмыкск.,  эвенкийск., эвенск.,
негидальск.,  маньчжурск.,  удейск.).  Результатом  расхождения
основ  именительного  и косвенных падежей местоимения "я" более
существенны. Ибо,  помимо  простой  фиксации  пространственного
местоположения,  притяжательные  местоимения уже были связаны с
такими     социально-значимыми     понятиями     (отобразившими
соответствующие   общественные   отношения),   как   обладание,
принадлежность, право на владение и вообще -- любое право, а  в
дальнейшем  -- и собственность. Уходящие своими корнями в самые
глубины предыстории, притяжательные местоимения совместно с  их
указательными   и  личными  словесно-понятийными  прародителями
позволяют не только нащупать истоки первобытного мышления, но и
проследить в главных чертах его структуру и механизмы развития.
Однако это уже другая тема.

Примечание
     Данная статья, написанная в самом начале  60-х  годов,  не
получила  нигде  и никакой поддержки и не была опубликована. Ее
идеи  в  качестве  позитива  удалось  включить  лишь  в   ткань
художественного  произведения,  написанного  примерно  в  то же
время, но опубликованного значительно позже  (см.:  Демин  В.Н.
Ущелье  Печального Дракона. Научная фантастика: роман, рассказ,
повесть. М.: Прометей, 1989).
     В 1971 г. посмертно  был  издан  1-й  выпуск  капитального
лингвистического    исследования    В.М.Иллича-Свитыча    "Опыт