- Да, да. "Девушку из Ланкастера", - предложил один.
     - Или "Святого Симеона и дьявола".
     - Или "Шутку Хенди Тобиаса".
     Однако  все  эти  предложения  жонглер оставил без ответа, он продолжал
сидеть,  глядя  в  потолок  отсутствующим взором, словно припоминая какие-то
слова.  Затем,  внезапно  скользнув  рукой по струнам, он запел песню, столь
грубую  и  столь  гадкую,  что  не  успел  кончить  первый  куплет,  как наш
целомудренный юноша вскочил на ноги; его лицо пылало.
     - Разве  можно  петь  такие  песни?  -  воскликнул  он.  -  Да еще вам,
старику, - ведь вы должны пример подавать другим!
     Когда  он  такими  словами  прервал певца, на лицах путников отразилось
глубокое недоумение.
     - Клянусь  святым  Дайконом  Хамполским, наш бессловесный клирик отверз
уста,  -  сказал  один  из  лесников.  - А что дурного в этой песне? Чем она
оскорбила твою младенческую душу?
     - Да  эти  стены  никогда  и  не слыхали более нежной и благопристойной
песни, - заявил другой. - И как можно так говорить в гостинице?
     - А  вы  что,  хотели  бы  послушать литанию, любезный клирик, - бросил
третий, - или с вас хватило бы и хорала?
     Жонглер отложил свою арфу, он был в негодовании.
     - Что  это,  мальчишка будет мне проповеди читать? - крикнул он, гневно
глядя  на Аллейна. - Безусый сопляк смеет дерзить мне, человеку, который пел
на  всех  ярмарках  от  Твида  до  Трента  и  дважды был упомянут Высочайшим
советом менестрелей в Беверли? Сегодня я больше не пою!
     - Нет,  споете,  -  возразил  один из вольных работников. - Эй, госпожа
Элиза,  принесите-ка  бокал  самого  лучшего  напитка, какой у вас найдется,
чтобы  Уилл  мог  прочистить  себе  глотку.  Продолжайте  свою песню, а если
нашему  клирику с лицом девчонки песня не нравится - скатертью дорога, пусть
возвращается, откуда пришел.
     - Нет,  постой, не спеши, - вмешался Хордл Джон. - В этом деле есть две
стороны.  Может,  мой  юный товарищ слишком поспешил со своими упреками, ибо
он  рано  попал  в  монастырь  и  мало  знает  грубые нравы и слова мирян. А
все-таки  в том, что он сказал, есть своя правда, ведь вы и сами знаете, что
песенка  была  не из пристойных. Поэтому я буду защищать его, и на дорогу он
не выйдет, и здесь его слух не будет оскорблен.
     - Да   неужели,   ваша  высокая  и  всемогущая  милость.  -  насмешливо
отозвался один из йоменов, - неужели вы и вправду отдаете такой приказ?
     - Клянусь  пресвятой  Девой,  -  заметил  другой,  -  по-моему,  вы оба
рискуете очутиться на дороге в самом близком будущем.
     - И  вас еще так отделают, что вы и ползти-то по ней будете с трудом, -
пригрозил третий.
     - Нет-нет,  я уйду! Я уйду! - поспешно заявил Аллейн, увидев, что Хордл
Джон  неторопливо засучивает рукав, обнажая руку толщиной с баранью ляжку. -
Я не хочу, чтобы вы ссорились из-за меня.
     - Тише,  парень,  - шепнул ему Джон. - Плевал я на них. Они воображают,
будто  у  них  такая  силища, что ее и девать некуда. Стань здесь и освободи
мне место.
     Оба  лесника  и  вольные работники поднялись со своей скамьи, а госпожа
Элиза   и  странствующий  лекарь  бросились  между  обеими  партиями,  мягко
уговаривая  и  успокаивая  их;  но  в  эту  минуту кто-то резко рванул дверь
"Пестрого  кобчика",  и  внимание всей компании было отвлечено от этой ссоры
вновь прибывшим, столь бесцеремонно ввалившимся к ним гостем.


                                  Глава VI

КАК СЭМКИН ЭЙЛВАРД ДЕРЖАЛ
                            ПАРИ НА СВОЮ ПЕРИНУ

     Это  был  человек  среднего  роста,  очень  массивно и мощно сложенный,
грудь  колесом,  широченные  плечи.  Его  выдубленное  непогодой бритое лицо
загорело   настолько,   что  стало  орехового  цвета;  длинный  белый  шрам,
тянувшийся  от  левой  ноздри к уху, отнюдь не смягчал резкие черты. Глаза у
вошедшего  были  светлые,  проницательные,  в  них  порою  вспыхивало что-то
угрожающее  и властное, рот выражал твердость и суровость - словом, это было
лицо  человека,  всегда  готового  смело  встретить опасность. Прямой меч на
боку  и  военный лук за плечами свидетельствовали о его профессии, а помятый
стальной  шлем  показывал,  что  он  не  в  отпуску,  а явился прямо с полей
сражений.  Белый  кафтан с пунцовым изображением льва св. Георгия посередине
прикрывал  его  широкую  грудь,  а  только  что сорванная веточка ракитника,
украшавшая  шлем,  вносила  в  мрачные,  побывавшие  в боях доспехи черточку
мягкости и веселости.
     - Эй!  -  воскликнул  он, сощурившись, точно сова, от внезапного яркого
света.  -  С  добрым  вечером,  приятели! Что я вижу? Здесь женщина! Клянусь
своей душой!
     И  он  мгновенно обхватил госпожу Элизу за талию и стал пылко целовать.
Но,  случайно  заметив  служанку, он тут же отпустил хозяйку и, приплясывая,
бросился  следом  за  девушкой, которая в смятении вскарабкалась по одной из
лестниц  и  опустила  тяжелую крышку люка на своего преследователя. Тогда он
вернулся   и   снова   приветствовал   хозяйку   с   особой   любезностью  и
удовольствием.
     - La   petitel'amourязыку.  Надо  смыть его добрым английским элем. Клянусь эфесом, в моих жилах
нет  ни капли французской крови. Я истинно английский лучник. Мое имя Сэмкин
Эйлвард,  и  скажу  вам, mes amisчто  я  опять  ступаю по нашей доброй старой земле. Я только сегодня сошел с
галеры  в  Хайте  и  бросился  целовать  добрую коричневую землю, как только
сейчас  целовал  тебя,  ma belleродины.  От  одного  запаха этой земли я снова оживаю. Но где же мои шестеро
мошенников? Hola, en avant!     ______________
                         
     Услышав   его   приказ,   шестеро  молодцов,  одетых  как  обыкновенные
поденщики,  торжественно  прошествовали  в  комнату;  каждый  нес  на голове